Неточные совпадения
В моих поисках тряпок и костей я легко мог бы собрать таких пустяковых штучек за один месяц в десять раз
больше. Сашины вещи вызвали у меня чувство разочарования, смущения и томительной жалости к нему. А он разглядывал каждую штучку внимательно, любовно гладил ее пальцами, его толстые губы важно оттопырились, выпуклые
глаза смотрели умиленно и озабоченно, но очки делали его детское лицо смешным.
Саша прошел за угол, к забору, с улицы, остановился под липой и, выкатив
глаза, поглядел в мутные окна соседнего дома. Присел на корточки, разгреб руками кучу листьев, — обнаружился толстый корень и около него два кирпича, глубоко вдавленные в землю. Он приподнял их — под ними оказался кусок кровельного железа, под железом — квадратная дощечка, наконец предо мною открылась
большая дыра, уходя под корень.
Я, конечно, знал, что
большие парни и даже мужики влюбляются, знал и грубый смысл этого. Мне стало неприятно, жалко Кострому, неловко смотреть на его угловатое тело, в черные сердитые
глаза.
На ней было белое платье с голубыми подковками, старенькое, но чистое, гладко причесанные волосы лежали на груди толстой, короткой косой.
Глаза у нее —
большие, серьезные, в их спокойной глубине горел голубой огонек, освещая худенькое, остроносое лицо. Она приятно улыбалась, но — не понравилась мне. Вся ее болезненная фигура как будто говорила...
— Я бы получше оделась, кабы вас троих не было, сожрали вы меня, слопали, — безжалостно и точно сквозь слезы отвечает мать, вцепившись
глазами в
большую, широкую вдову рогожника.
Дрожащей рукой она зажигала свечу. Ее круглое носатое лицо напряженно надувалось, серые
глаза, тревожно мигая, присматривались к вещам, измененным сумраком. Кухня —
большая, но загромождена шкафами, сундуками; ночью она кажется маленькой. В ней тихонько живут лунные лучи, дрожит огонек неугасимой лампады пред образами, на стене сверкают ножи, как ледяные сосульки, на полках — черные сковородки, чьи-то безглазые рожи.
В другом окне я подсмотрел, как
большой бородатый человек, посадив на колени себе женщину в красной кофте, качал ее, как дитя, и, видимо, что-то пел, широко открывая рот, выкатив
глаза. Она вся дрожала от смеха, запрокидывалась на спину, болтая ногами, он выпрямлял ее и снова пел, и снова она смеялась. Я смотрел на них долго и ушел, когда понял, что они запаслись весельем на всю ночь.
Сердито вскинул
большую голову в черных, коротко остриженных волосах, вытаращил темные
глаза, напрягся, надулся и закричал зычно...
И долго лежит, закрыв
глаза, посапывая носом; колышется его
большой живот, шевелятся сложенные на груди, точно у покойника, обожженные, волосатые пальцы рук, — вяжут невидимыми спицами невидимый чулок.
Казак сидел около стойки, в углу, между печью и стеной; с ним была дородная женщина, почтя вдвое
больше его телом, ее круглое лицо лоснилось, как сафьян, она смотрела на него ласковыми
глазами матери, немножко тревожно; он был пьян, шаркал вытянутыми ногами по полу и, должно быть, больно задевал ноги женщины, — она, вздрагивая, морщилась, просила его тихонько...
Я начал быстро и сбивчиво говорить ей, ожидая, что она бросит в меня книгой или чашкой. Она сидела в
большом малиновом кресле, одетая в голубой капот с бахромою по подолу, с кружевами на вороте и рукавах, по ее плечам рассыпались русые волнистые волосы. Она была похожа на ангела с царских дверей. Прижимаясь к спинке кресла, она смотрела на меня круглыми
глазами, сначала сердито, потом удивленно, с улыбкой.
Реже других к ней приходил высокий, невеселый офицер, с разрубленным лбом и глубоко спрятанными
глазами; он всегда приносил с собою скрипку и чудесно играл, — так играл, что под окнами останавливались прохожие, на бревнах собирался народ со всей улицы, даже мои хозяева — если они были дома — открывали окна и, слушая, хвалили музыканта. Не помню, чтобы они хвалили еще кого-нибудь, кроме соборного протодьякона, и знаю, что пирог с рыбьими жирами нравился им все-таки
больше, чем музыка.
А его
большие, женские
глаза смотрели на Королеву так, как будто он только впервые разглядел красоту ее.
Она говорила спокойно, беззлобно, сидела, сложив руки на
большой груди, опираясь спиною о забор, печально уставив
глаза на сорную, засыпанную щебнем дамбу. Я заслушался умных речей, забыл о времени и вдруг увидал на конце дамбы хозяйку под руку с хозяином; они шли медленно, важно, как индейский петух с курицей, и пристально смотрели на нас, что-то говоря друг другу.
Приносят ветчину, собираются зрители, всё матерые купцы, туго закутанные в тяжелые шубы, похожие на огромные гири; люди с
большими животами, а
глаза у всех маленькие, в жировых опухолях и подернуты сонной дымкой неизбывной скуки.
Тесным кольцом, засунув руки в рукава, они окружают едока, вооруженного ножом и
большой краюхой ржаного хлеба; он истово крестится, садится на куль шерсти, кладет окорок на ящик, рядом с собою, измеряет его пустыми
глазами.
Нередко приходили еще начетчики: Пахомий, человек с
большим животом, в засаленной поддевке, кривой на один
глаз, обрюзглый и хрюкающий; Лукиан, маленький старичок, гладкий, как мышь, ласковый и бойкий, а с ним
большой, мрачный человек, похожий на кучера, чернобородый, с мертвым лицом, неприятным, но красивым, с неподвижными
глазами.
Это был человек лет сорока пяти, сухой, лысый, в полувенце черных, курчаво-цыганских волос, с
большими, точно усы, черными бровями. Острая густая бородка очень украшала его тонкое и смуглое, нерусское лицо, но под горбатым носом торчали жесткие усы, лишние при его бровях. Синие
глаза его были разны: левый — заметно
больше правого.
Все относятся к ней почтительно, молодежь даже немножко боится ее, — смотрит юноша на это
большое тело жадными
глазами, но когда с его взглядом встретится ее тесно обнимающий взгляд — юноша смущенно опускает свои
глаза. Жихарев тоже почтителен к своей гостье, говорит с нею на «вы», зовет ее кумушкой, угощая — кланяется низко.
Подростки начали общий бой, а я повел Ситанова к фельдшеру-костоправу; его поступок еще
больше возвысил его в моих
глазах, увеличил симпатию и уважение к нему.
Не помню, почему именно — в Персию, может быть, только потому, что мне очень нравились персияне-купцы на нижегородской ярмарке: сидят этакие каменные идолы, выставив на солнце крашеные бороды, спокойно покуривая кальян, а
глаза у них
большие, темные, всезнающие.
Вотчим смотрел на меня с улыбкой на страшно худом лице; его темные
глаза стали еще
больше, весь он был потертый, раздавленный. Я сунул руку в его тонкие, горячие пальцы.
Девушка была полненькая, в темном гладком платье; по ее овальному лицу медленно стекали слезы; мокрые голубые
глаза, не отрываясь, смотрели в лицо вотчима, на острые кости,
большой заострившийся нос и темный рот.
Когда бойкие кунавинские мещанки приходили мыть полы в лавках, Ефимушка спускался с крыши и, становясь где-нибудь в уголок, мурлыкал, прищурив серые, живые
глаза, растягивая
большой рот до ушей.
Но она не бралась.
Большая, дебелая, она, опустив
глаза и перебирая пальцами бахрому платка на груди, однообразно и лениво говорила...