Неточные совпадения
— Тут одна еврейка живет, так у ней — девять человек, мал мала меньше. Спрашиваю я ее: «Как же ты живешь, Мосевна?» А она
говорит: «Живу с
богом со своим — с кем иначе жить?»
— Слава
богу, отошел, —
говорила бабушка, расчесывая волосы свои. — Что бы он жил, убогонький-то?
И, кланяясь черной земле, пышно одетой в узорчатую ризу трав, она
говорит о том, как однажды
бог, во гневе на людей, залил землю водою и потопил все живое.
— А ты иди, иди прочь! —
говорит бабушка. — Иди с
богом!
О силе женщины она могла
говорить без конца, и мне всегда казалось, что этими разговорами она хочет кого-то напугать. Я особенно запомнил, что «Ева —
бога обманула».
Эта постоянная смена людей ничего не изменяет в жизни парохода, — новые пассажиры будут
говорить о том же, о чем
говорили ушедшие: о земле, о работе, о
боге, о бабах, и теми же словами.
Он мог
говорить этими словами целый вечер, и я знал их на память. Слова нравились мне, но к смыслу их я относился недоверчиво. Из его слов было ясно, что человеку мешают жить, как он хочет, две силы:
бог и люди.
Жандармский ключ бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города поле, названное именем древнего
бога — Ярило. На этом поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка
говорила мне, что в годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил ему жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и, пустив под гору, с криками, с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится,
бог Ярило принял жертву: лето будет солнечное и счастливое.
Я очень помню, как осторожно
говорила бабушка о душе, таинственном вместилище любви, красоты, радости, я верил, что после смерти хорошего человека белые ангелы относят душу его в голубое небо, к доброму
богу моей бабушки, а он ласково встречает ее...
— А на што? Бабу я и так завсегда добуду, это, слава
богу, просто… Женатому надо на месте жить, крестьянствовать, а у меня — земля плохая, да и мало ее, да и ту дядя отобрал. Воротился брательник из солдат, давай с дядей спорить, судиться, да — колом его по голове. Кровь пролил. Его за это — в острог на полтора года, а из острога — одна дорога, — опять в острог. А жена его утешная молодуха была… да что
говорить! Женился — значит, сиди около своей конуры хозяином, а солдат — не хозяин своей жизни.
— Ты гляди, какая она веселая, али это икона? Это — картина, слепое художество, никонианская забава, — в этой вещи и духа нет! Буду ли я неправо
говорить? Я — человек старый, за правду гонимый, мне скоро до
бога идти, мне душой кривить — расчета нет!
— А кто может знать, какие у соседа мысли? — строго округляя глаза,
говорит старик веским баском. — Мысли — как воши, их не сочтеши, — сказывают старики. Может, человек, придя домой-то, падет на колени да и заплачет,
бога умоляя: «Прости, Господи, согрешил во святой день твой!» Может, дом-от для него — монастырь и живет он там только с
богом одним? Так-то вот! Каждый паучок знай свой уголок, плети паутину да умей понять свой вес, чтобы выдержала тебя…
Ситанов относится ко мне дружески, — этим я обязан моей толстой тетради, в которой записаны стихи. Он не верит в
бога, но очень трудно понять — кто в мастерской, кроме Ларионыча, любит
бога и верит в него: все
говорят о нем легкомысленно, насмешливо, так же, как любят
говорить о хозяйке. Однако, садясь обедать и ужинать, — все крестятся, ложась спать — молятся, ходят в церковь по праздникам.
—
Бога нет, —
говорит он.
— Живем, как слепые щенята, что к чему — не знаем, ни
богу, ни демону не надобны! Какие мы рабы господа? Иов — раб, а господь сам
говорил с ним! С Моисеем тоже! Моисею он даже имя дал: Мой сей, значит —
богов человек. А мы чьи?..
Позднее, прислушавшись к их беседам, я узнал, что они
говорят по ночам о том же, о чем люди любят
говорить и днем: о
боге, правде, счастье, о глупости и хитрости женщин, о жадности богатых и о том, что вся жизнь запутана, непонятна.
Я ничего не понимал. Мне казалось, что самый честный и благочестивый человек — каменщик Петр; он обо всем
говорил кратко, внушительно, его мысль чаще всего останавливалась на
боге, аде и смерти.
— Хорошо, брат, устроено все у
бога, — нередко
говорил он. — Небушко, земля, реки текут, пароходы бежат. Сел на пароход, и — куда хошь; в Рязань, али в Рыбинской, в Пермь, до Астрахани! В Рязани я был, ничего — городок, а скушный, скушнее Нижнего; Нижний у нас — молодец, веселый! И Астрахань — скушнее. В Астрахани, главное, калмыка много, а я этого не люблю. Не люблю никакой мордвы, калмыков этих, персиян, немцев и всяких народцев…
С Григорием же всего лучше
говорить о
боге, он любит это и в этом тверд.
— Еще царем Давыдом, помнишь, сказано: «Рече безумец в сердце своем: несть
бог», — вон когда еще
говорили про это безумные! Без
бога — никак нельзя обойтись…
— Так-то надежнее будто! Черта забудешь —
бога разлюбишь,
говорили старики…
Книжный мужик меньше
говорит о
боге, о сектах, церкви, — больше о начальстве, о земле, о правде и тяжестях жизни.
Неточные совпадения
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что
говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю себе, — слава
богу!» И
говорю ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и
говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама!
Бог знает что такое!
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет того, что они
говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
Лука Лукич (летит вон почти бегом и
говорит в сторону).Ну слава
богу! авось не заглянет в классы!
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж
говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай:
говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.