Неточные совпадения
«Вам что за дело?» — «Может быть, что-нибудь насчет стола, находите, что это нехорошо, дорого, так снимите с
меня эту обязанность:
я ценю ваше доверие, но если
я мог возбудить подозрения, недостойные вас и
меня, то
я готов отказаться…» Он даже встанет,
положит салфетку, но общий хохот опять усадит его на место.
«
Положите метку, — сказал дедушка, — когда назад пойдем, так
я вам и скажу, где кончится канал и где начало океана…
Я стал разбирать куски порознь,
кладя кое-что в рот, и так мало-помалу дошел — до вафли.
«Зачем ты не
положил и супу!» — сказал
я, отдавая тарелки назад.
Они опять стали бороться со
мной и таки посадили, или, лучше сказать,
положили, потому что сидеть было неловко.
— Вы любите этот суп?» — «Да ничего, если зелени побольше
положить!» — отвечаю
я.
«
Я все с большим и большим удовольствием смотрю на вас», — сказал он,
кладя ноги на стол, заваленный журналами, когда мы перешли после обеда в гостиную и дамы удалились.
Англичанин молча отобрал у
меня все пачки и
положил назад на полку.
Накупив однажды всякой всячины,
я отдал все это кули, который
положил покупки в корзину и пошел за
мной.
Положили было ночью сниматься с якоря, да ветер был противный. На другой день тоже. Наконец 4-го августа, часа в четыре утра,
я, проснувшись, услышал шум, голоса, свистки и заснул опять. А часов в семь ко
мне лукаво заглянул в каюту дед.
Дико
мне казалось влезать под катафалк английских постелей, с пестрыми занавесами, и особенно неудобно
класть голову на длинную, во всю ширину кровати, и низенькую круглую подушку, располагающую к апоплексическому удару.
Это очень интриговало
меня;
я поминутно обращал взгляды на коляску, до того, что августинский монах вышел из терпения и поклонился
мне,
полагая, вероятно, по моим вопросительным и настойчивым взглядам, что
я добивался поклона.
Мне стало совестно, и
я уже не взглянул ни разу на коляску и не знаю, где и как она отстала от нас.
Мы проезжали мимо развалин массивного здания, упавшего от землетрясения, как надо
полагать.
Я вышел из экипажа, заглянул за каменную ограду и видел стену с двумя-тремя окнами да кучу щебня и кирпичей, заросших травой.
Тагал порылся в ящиках, вынул одну пачку в бумаге, 125 штук, и
положил передо
мной.
Я предложил ее в подарок ему; он сначала отнекивался, потом, по моему настоянию, взял и
положил за пазуху.
Он, по рассеянности же, не заметил, как
я вынул их оттуда и отдал Афанасью, его камердинеру,
положить на свое место.
«Помилуйте! — начали потом пугать
меня за обедом у начальника порта, где собиралось человек пятнадцать за столом, — в качках возят старух или дам». Не знаю, какое различие
полагал собеседник между дамой и старухой. «А старика можно?» — спросил
я. «Можно», — говорят. «Ну так
я поеду в качке».
«Сары, сары не забудьте купить!» — «Это еще что?» — «Сары — это якутские сапоги из конской кожи: в них сначала надо
положить сена, а потом ногу, чтоб вода не прошла; иначе по здешним грязям не пройдете и не проедете. Да вот зайдите ко
мне,
я велю вам принести».
Я садился раз семь отдыхать, выбирая для дивана каменья помшистее, иногда
клал голову на плечо якута.
— «Посмотрите! — сказал нам князь Оболенский, — он змеиную шкуру из Бразилии
положил поближе, а тулуп запрятал!» — «Да
я думал, что шкуру-то можно и выбросить, — сказал Иван, — а тулупчика-то жаль».
Мы пока кончили водяное странствие. Сегодня сделали последнюю станцию.
Я опять целый день любовался на трех станциях природной каменной набережной из плитняка. Ежели б такая была в Петербурге или в другой столице, искусству нечего было бы прибавлять, разве чугунную решетку. Река, разливаясь, оставляет по себе след,
кладя слоями легкие заметки. Особенно хороши эти заметки на глинистом берегу. Глина крепка, и слои — как ступени: издали весь берег похож на деревянную лестницу.
Он взял самый маленький кусочек и на мое приглашение
положить сахару в стакан отвечал, что никогда этого не делает, — сюрприз для моего человека, и для
меня также: у
меня наутро оставался в запасе стакан чаю.
Человек сделал
мне постель, буквально «сделал», потому что у
меня ее не было: он
положил на лавку побольше сена, потом непромокаемую шинель, в виде матраца, на это простыню, а вместо одеяла шинель на вате.
«Зачем дерево
кладешь в табак?» — спросил
я.
«Летом,
полагаю,
я вернусь».
Прежде всего, даже легкое приткновение что-нибудь попортит в киле или в обшивке (у нашего фрегата действительно, как оказалось при осмотре в Портсмутском доке, оторвалось несколько листов медной обшивки, а без обшивки плавать нельзя, ибо-де к дереву пристают во множестве морские инфузории и точат его), а главное: если бы задул свежий ветер и развел волнение, тогда фрегат не сошел бы с мели, как
я, по младенчеству своему в морском деле,
полагал, а разбился бы в щепы!
Теперь перенесемся в Восточный океан, в двадцатые градусы северной широты, к другой «опасной» минуте, пережитой у Ликейских островов, о которой
я ничего не сказал в свое время.
Я не упоминаю об урагане, встреченном нами в Китайском море, у группы островов Баши, когда у нас зашаталась грот-мачта, грозя рухнуть и
положить на бок фрегат. Об этом
я подробно писал.