Неточные совпадения
Как уживетесь
с новыми
людьми?» — сыпались вопросы, и на меня смотрели
с болезненным любопытством, как на жертву, обреченную пытке.
И
люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я
с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять на что?
Я вспомнил, что путь этот уже не Магелланов путь, что
с загадками и страхами справились
люди.
С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора, люки, куда
люди как будто проваливаются, пригвожденные к стенам комоды и диваны, привязанные к полу столы и стулья, тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в
людях, так и в убранстве этого плавучего жилища.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа
людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди,
человек,
с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется
с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в виде остова, и долго хранит жизнь
человека.
Подходим ближе —
люди протягивают к нам руки, умоляя — купить рыбы. Велено держать вплоть к лодкам. «Брандспойты!» — закричал вахтенный, и рыбакам задан был обильный душ, к несказанному удовольствию наших матросов, и рыбаков тоже, потому что и они засмеялись вместе
с нами.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча,
с другими, стал пристально смотреть на скалы. От берега прямо к нам шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту. На палубе показался низенький, приземистый
человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Если нет крупных бед или внешних заметных волнений, зато сколько невидимых, но острых игл вонзается в
человека среди сложной и шумной жизни в толпе, при ежедневных стычках «
с ближним»!
Теперь нужно только спросить: к чему же этот ряд новых опытов выпал на долю
человека, не имеющего запаса свежести и большей впечатлительности, который не может ни
с успехом воспользоваться ими, ни оценить, который даже просто устал выносить их?
Поэтому я уехал из отечества покойно, без сердечного трепета и
с совершенно сухими глазами. Не называйте меня неблагодарным, что я, говоря «о петербургской станции», умолчал о дружбе, которой одной было бы довольно, чтоб удержать
человека на месте.
В
человеке подавляется его уклонение от прямой цели; от этого, может быть, так много встречается
людей, которые
с первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные.
Скучно покажется «универсально» образованному
человеку разговаривать
с ним в гостиной; но, имея завод, пожелаешь выписать к себе его самого или его произведение.
Другой,
с которым я чаще всего беседую, очень милый товарищ, тоже всегда ровный, никогда не выходящий из себя
человек; но его не так легко удовлетворить, как первого.
Светский
человек умеет поставить себя в такое отношение
с вами, как будто забывает о себе и делает все для вас, всем жертвует вам, не делая в самом деле и не жертвуя ничего, напротив, еще курит ваши же сигары, как барон мои.
Поднялась суматоха: баркас, катера
с утра до вечера перевозили
с берега разного рода запасы;
люди перетаскивали все наше имущество на фрегат, который подвели вплоть к «Кемпердоуну».
Если обстановить этими выдумками, машинками, пружинками и таблицами жизнь
человека, то можно в pendant к вопросу о том, «достовернее ли стала история
с тех пор, как размножились ее источники» — поставить вопрос, «удобнее ли стало жить на свете
с тех пор, как размножились удобства?» Новейший англичанин не должен просыпаться сам; еще хуже, если его будит слуга: это варварство, отсталость, и притом слуги дороги в Лондоне.
Эта качка напоминала мне пока наши похождения в Балтийском и Немецком морях — не больше. Не привыкать уже было засыпать под размахи койки взад и вперед, когда голова и ноги постепенно поднимаются и опускаются. Я кое-как заснул, и то
с грехом пополам: но не один раз будил меня стук, топот
людей, суматоха
с парусами.
С этим же равнодушием он, то есть Фаддеев, — а этих Фаддеевых легион — смотрит и на новый прекрасный берег, и на невиданное им дерево,
человека — словом, все отскакивает от этого спокойствия, кроме одного ничем не сокрушимого стремления к своему долгу — к работе, к смерти, если нужно.
Я тут же прилег и раз десять вскакивал ночью, пробуждаясь от скрипа, от какого-нибудь внезапного крика, от топота
людей, от свистков; впросонках видел, как дед приходил и уходил
с веселым видом.
Мне казалось, что я
с этого утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо
с морем, море
с землей — и все вместе
с душой
человека.
Консул познакомил нас
с сыном, молодым
человеком лет двадцати
с небольшим.
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его увидите, рисуйте
с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и
человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
К нам приехал чиновник, негр, в форменном фраке,
с галунами. Он, по обыкновению, осведомился о здоровье
людей, потом об имени судна, о числе
людей, о цели путешествия и все это тщательно, но
с большим трудом,
с гримасами, записал в тетрадь. Я стоял подле него и смотрел, как он выводил каракули. Нелегко далась ему грамота.
Дурачество весело, когда
человек наивно дурачится, увлекаясь и увлекая других; а когда он шутит над собой и над другими по обычаю,
с умыслом, тогда становится за него совестно и неловко.
Были примеры: однажды отравилось несколько
человек с голландского судна.
На других картинках представлена скачка
с препятствиями: лошади вверх ногами,
люди по горло в воде.
А разве вы ожидали противного?..» — «Нет: я сравниваю
с нашими офицерами, — продолжал он, — на днях пришел английский корабль,
человек двадцать офицеров съехали сюда и через час поставили вверх дном всю отель.
Между играющими обращал на себя особенное внимание пожилой, невысокого роста
человек,
с проседью, одетый в красную куртку, в синие панталоны, без галстуха.
«Я познакомил вас
с ним потому, — прибавил он, — что это замечательный
человек умом, образованием, приключениями и также счастьем в игре.
А этот молодой
человек, — продолжал доктор, указывая на другого джентльмена, недурного собой,
с усиками, — замечателен тем, что он очень богат, а между тем служит в военной службе, просто из страсти к приключениям».
Здесь все в полном брожении теперь: всеодолевающая энергия
человека борется почти
с неодолимою природою, дух —
с материей, жадность приобретения —
с скупостью бесплодия.
Решением этого вопроса решится и предыдущий, то есть о том, будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли,
с помощью уже недиких братьев, извлечь из скупой почвы, посредством искусства, все, что может только она дать
человеку за труд? усовершенствует ли он всеми средствами, какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли последние в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет новые отрасли, до сих пор чуждые стране?
Но португальский король Иоанн II, радуясь открытию нового, ближайшего пути в Индию, дал мысу Бурь нынешнее его название. После того посещали мыс, в 1497 году, Васко де Гама, а еще позже бразильский вице-король Франциско де Альмейда, последний —
с целью войти в торговые сношения
с жителями. Но
люди его экипажа поссорились
с черными, которые умертвили самого вице-короля и около 70
человек португальцев.
Тишина и теплота ночи были невыразимо приятны: ни ветерка, ни облачка; звезды так и глазели
с неба, сильно мигая; на балконах везде
люди и говор.
За столом было новое лицо: пожилой, полный
человек с румяным, добрым, смеющимся лицом.
Перед нами стояло существо, едва имевшее подобие
человека, ростом
с обезьяну.
«Ух, уф, ах, ох!» — раздавалось по мере того, как каждый из нас вылезал из экипажа. Отель этот был лучше всех, которые мы видели, как и сам Устер лучше всех местечек и городов по нашему пути. В гостиной, куда входишь прямо
с площадки, было все чисто, как у порядочно живущего частного
человека: прекрасная новая мебель, крашеные полы, круглый стол, на нем два большие бронзовые канделябра и ваза
с букетом цветов.
Здесь нужны
люди, которые бы шли на подвиг; или надо обмануть пришельцев, сказать, что клад зарыт в земле, как сделал земледелец перед смертью
с своими детьми, чтобы они изрыли ее всю.
По дороге везде работали черные арестанты
с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в тень. Солдаты, не спуская
с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали
людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил
с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный
человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Хозяйка для спанья заняла комнаты в доме напротив, и мы шумно отправились на новый ночлег, в огромную,
с несколькими постелями, комнату, не зная, чей дом, что за
люди живут в нем.
Шумной и многочисленной толпой сели мы за стол. Одних русских было
человек двенадцать да несколько семейств англичан. Я успел заметить только белокурого полного пастора
с женой и
с детьми. Нельзя не заметить: крик, шум, везде дети, в сенях, по ступеням лестницы, в нумерах, на крыльце, — и все пастора. Настоящий Авраам — после божественного посещения!
Мы завтракали впятером: доктор
с женой, еще какие-то двое молодых
людей, из которых одного звали капитаном, да еще англичанин, большой ростом, большой крикун, большой говорун, держит себя очень прямо, никогда не смотрит под ноги, в комнате всегда сидит в шляпе.
От этого сегодня вы обедаете в обществе двадцати
человек, невольно заводите знакомство, иногда успеет зародиться, в течение нескольких дней, симпатия; каждый день вы
с большим удовольствием спешите свидеться, за столом или в общей прогулке,
с новым и неожиданным приятелем.
Меня влечет уютный домик
с садом,
с балконом, останавливает добрый
человек, хорошенькое личико.
Все, кажется, убрано заботливою рукою
человека, который долго и
с любовью трудился над отделкою каждой ветви, листка, всякой мелкой подробности.
Я на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых
людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом,
с ломом,
с иглой,
с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду, на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань
с промышленных мореходцев.
Однажды они явились, также в числе трех-четырех
человек, на палубу голландского судна
с фруктами, напитанными ядом, и, отравив экипаж, потом нагрянули целой ватагой и овладели судном.
Этих животных не было, когда остров Сингапур был пуст, но лишь только он населился, как
с Малаккского полуострова стали переправляться эти звери и тревожить
людей и домашних животных.
Ужели это то солнце, которое светит у нас? Я вспомнил косвенные, бледные лучи, потухающие на березах и соснах, остывшие
с последним лучом нивы, влажный пар засыпающих полей, бледный след заката на небе, борьбу дремоты
с дрожью в сумерки и мертвый сон в ночи усталого
человека — и мне вдруг захотелось туда, в ту милую страну, где… похолоднее.