Неточные совпадения
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна,
на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки
на груди, человек,
с покойным сознанием, что под
ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
«Королева рассердилась: штанов не дала», — говорил он
с хохотом, указывая
на голые
ноги солдата.
Опираясь
на него, я вышел «
на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под
ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами,
с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
— Вот, вот так! — учил он, опускаясь
на пол. — Ай, ай! — закричал он потом, ища руками кругом, за что бы ухватиться. Его потащило
с горы, а он стремительно домчался вплоть до меня…
на всегда готовом экипаже. Я только что успел подставить
ноги, чтоб он своим ростом и дородством не сокрушил меня.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли
на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать
на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький,
с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда
на петербургскую биржу.
На других картинках представлена скачка
с препятствиями: лошади вверх
ногами, люди по горло в воде.
«Я все
с большим и большим удовольствием смотрю
на вас», — сказал он, кладя
ноги на стол, заваленный журналами, когда мы перешли после обеда в гостиную и дамы удалились.
На пороге стоял высокий,
с проседью, старик,
с нависшими бровями, в длинной суконной куртке, закрывавшей всю поясницу, почти в таком же длинном жилете, в широких нанковых, падавших складками около
ног панталонах.
Я обогнул утес, и
на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и
на дворе ходили часовые,
с заряженными ружьями, и не спускали глаз
с арестантов, которые,
с скованными
ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы шли
с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом
с ног до головы и легком платье, но было жарко.
На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо
на голоса, и вышли
на широкую поляну.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались
с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря
на зонтик, солнце жжет без милосердия
ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Особо, тут же, за проволочной дверью, сидел казуар — высокая, сильная птица
с толстыми
ногами и ступнями, похожими
на лошадиные.
Мы дошли до китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит из огромного ряда лавок
с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие,
с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие. У дверей сверху до полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги
с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые, сидят
на прилавках, сложа
ноги под себя.
Ноги у всех более или менее изуродованы; а у которых «от невоспитания, от небрежности родителей» уцелели в природном виде, те подделывают, под настоящую
ногу, другую, искусственную, но такую маленькую, что решительно не могут ступить
на нее, и потому ходят
с помощью прислужниц.
Мы пошли вверх
на холм. Крюднер срубил капустное дерево, и мы съели впятером всю сердцевину из него. Дальше было круто идти. Я не пошел:
нога не совсем была здорова, и я сел
на обрубке, среди бананов и таро, растущего в земле, как морковь или репа. Прочитав, что сандвичане делают из него poп-poп, я спросил каначку, что это такое. Она тотчас повела меня в свою столовую и показала горшок
с какою-то белою кашею, вроде тертого картофеля.
Я пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней палубе сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты были простыней
с головы до
ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой
на бочонок, служивший ему столом.
Наконец они решились, и мы толпой окружили их: это первые наши гости в Японии. Они
с боязнью озирались вокруг и, положив руки
на колени, приседали и кланялись чуть не до земли. Двое были одеты бедно:
на них была синяя верхняя кофта,
с широкими рукавами, и халат, туго обтянутый вокруг поясницы и
ног. Халат держался широким поясом. А еще? еще ничего; ни панталон, ничего…
Однажды, при них, заставили матрос маршировать: японцы сели
на юте
на пятках и
с восторгом смотрели, как четыреста человек стройно перекидывали в руках ружья, точно перья, потом шли,
нога в
ногу, под музыку, будто одна одушевленная масса.
Мы взаимно раскланялись. Кланяясь, я случайно взглянул
на ноги — проклятых башмаков нет как нет: они лежат подле сапог. Опираясь
на руку барона Крюднера, которую он протянул мне из сострадания, я
с трудом напялил их
на ноги. «Нехорошо», — прошептал барон и засмеялся слышным только мне да ему смехом, похожим
на кашель. Я, вместо ответа, показал ему
на его
ноги: они были без башмаков. «Нехорошо», — прошептал я в свою очередь.
7-го октября был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я в первый раз вступил
на море и зажил новою жизнью, как из покойной комнаты и постели перешел в койку и
на колеблющуюся под
ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас море, засвистал ветер, заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье
с друзьями…
Я советую вам ехать в дальний вояж без сапог или в тех только, которые будут
на ногах; но возьмите
с собой побольше башмаков и ботинок… и то не нужно: везде сделают вам.
Я сначала, как заглянул
с палубы в люк, не мог постигнуть, как сходят в каюту: в трапе недоставало двух верхних ступеней, и потому надо было прежде сесть
на порог, или «карлинсы», и спускать
ноги вниз, ощупью отыскивая ступеньку, потом, держась за веревку, рискнуть прыгнуть так, чтобы попасть
ногой прямо
на третью ступеньку.
«
На шкуне», — отвечал я в стену и в то же время
с досадой подумал: «Чье это, английское или американское удобство?» — и
ногами опять приводил себя в прежнее положение.
Свиньи,
с связанными
ногами, делали отчаянные усилия встать и издавали пронзительный визг; петухи, битком набитые в плетеную корзинку, дрались между собою, несмотря
на тесноту; куры неистово кудахтали.
Жалко было смотреть
на бедняков, как они,
с обнаженною грудью, плечами и
ногами, тряслись, посинелые от холода, ожидая часа по три
на своих лодках, пока баниосы сидели в каюте.
Один занес было
ногу на трап, чтобы сойти, да и остался
на несколько секунд
с поднятой
ногой.
И японские войска расставлены были по обеим сторонам дороги, то есть те же солдаты,
с картонными шапками
на головах и ружьями, или quasi-ружьями в чехлах,
ноги врозь и колени вперед.
Обе стороны молча
с минуту поглядели друг
на друга, измеряя глазами
с ног до головы — мы их, они нас.
Мы стянулись кое-как и добрались до нашего судна, где застали гостей: трех длиннобородых старцев в белых,
с черными полосками, халатах и сандалиях
на босу
ногу.
Потом, несмотря
на жар, пришло
с улицы несколько английских шкиперов: что за широкоплечесть! что за приземистость!
ноги, вогнутые внутрь или дугой наружу.
Слуги и за обедом суются как угорелые, сталкивают друг друга
с ног, беснуются и вдруг становятся неподвижно и глядят
на вас, прося глазами приказать что-нибудь еще.
Человек десять тагалов и один негр бросились
на нас, как будто
с намерением сбить
с ног, а они хотели только узнать, чего мы хотим.
Иногда хозяин побежденного петуха брал его
на руки, доказывал, что он может еще драться, и требовал продолжения боя. Так и случилось, что один побежденный выиграл ставку. Петух его, оправившись от удара, свалил
с ног противника, забил его под загородку и так рассвирепел, что тот уже лежал и едва шевелил крыльями, а он все продолжал бить его и клевом и шпорами.
Мы
ногами упирались то в кадку
с мороженым, то в корзины
с конфектами, апельсинами и мангу, назначенными для гостей и стоявшими в беспорядке
на дне шлюпки, а нас так и тащило
с лавок долой.
Сегодня, часу в пятом после обеда, мы впятером поехали
на берег, взяли
с собой самовар, невод и ружья. Наконец мы ступили
на берег,
на котором, вероятно, никогда не была
нога европейца. Миссионерам сюда забираться было незачем, далеко и пусто. Броутон говорит или о другой бухте, или если и заглянул сюда, то
на берег, по-видимому, не выходил, иначе бы он определил его верно.
Мне так хотелось перестать поскорее путешествовать, что я не съехал
с нашими в качестве путешественника
на берег в Петровском зимовье и нетерпеливо ждал, когда они воротятся, чтоб перебежать Охотское море, ступить наконец
на берег твердой
ногой и быть дома.
Между тем я не заметил, что мы уж давно поднимались, что стало холоднее и что нам осталось только подняться
на самую «выпуклость», которая висела над нашими головами. Я все еще не верил в возможность въехать и войти, а между тем наш караван уже тронулся при криках якутов. Камни заговорили под
ногами. Вереницей, зигзагами, потянулся караван по тропинке. Две вьючные лошади перевернулись через голову, одна
с моими чемоданами. Ее бросили
на горе и пошли дальше.
Вчера мы пробыли одиннадцать часов в седлах, а
с остановками — двенадцать
с половиною. Дорога от Челасина шла было хороша, нельзя лучше, даже без камней, но верстах в четырнадцати или пятнадцати вдруг мы въехали в заросшие лесом болота. Лес част, как волосы
на голове, болота топки, лошади вязли по брюхо и не знали, что делать, а мы, всадники, еще меньше. Переезжая болото, только и ждешь
с беспокойством, которой
ногой оступится лошадь.
В Маиле нам дали других лошадей, все таких же дрянных
на вид, но верных
на ногу, осторожных и крепких. Якуты ласковы и внимательны: они нас буквально
на руках снимают
с седел и сажают
на них; иначе бы не влезть
на седло, потом
на подушку, да еще в дорожном платье.
Между тем они
на гребле работают без устали, тридцать и сорок верст, и чуть станем
на мель, сейчас бросаются
с голыми
ногами в воду тащить лодку, несмотря
на резкий холод.
О дичи я не спрашивал, водится ли она, потому что не проходило ста шагов, чтоб из-под
ног лошадей не выскочил то глухарь, то рябчик. Последние летали стаями по деревьям.
На озерах, в двадцати саженях, плескались утки. «А есть звери здесь?» — спросил я. «Никак нет-с, не слыхать: ушканов только много, да вот бурундучки еще». — «А медведи, волки?..» — «И не видать совсем».
«Ну а меховое одеяло зачем?» — спросил я. «
На Лене почти всегда бывает хиус…» — «Что это такое хиус?» — «Это ветер, который метет снег; а ветер при морозе — беда: не спасут никакие панталоны; надо одеяло…» — «
С кульком, чтоб
ноги прятать», — прибавил другой. «Только все летом!» — повторяют все. «Ах, если б летом пожаловали, тогда-то бы мехов у нас!..»
Но тяжелый наш фрегат,
с грузом не
на одну сотню тысяч пуд, точно обрадовался случаю и лег прочно
на песок, как иногда добрый пьяница, тоже «нагрузившись» и долго шлепая неверными стопами по грязи, вдруг возьмет да и ляжет средь дороги. Напрасно трезвый товарищ толкает его в бока, приподнимает то руку, то
ногу, иногда голову. Рука,
нога и голова падают снова как мертвые. Гуляка лежит тяжело, неподвижно и безнадежно, пока не придут двое «городовых»
на помощь.