Неточные совпадения
Краюха падает в мешок, окошко захлопывается. Нищий, крестясь,
идет к следующей избе: тот же стук, те же слова и такая же краюха падает в суму. И сколько бы ни
прошло старцев, богомольцев, убогих, калек, перед каждым отодвигается крошечное окно, каждый услышит: «Прими, Христа ради», загорелая рука не устает высовываться, краюха хлеба неизбежно падает в каждую подставленную суму.
Смешно было смотреть, когда кто-нибудь
пойдет в один угол, а его отнесет в другой: никто не
ходил как следует, все притопывая.
Я пробовал
пойти наверх или «на улицу», как я называл верхнюю палубу, но
ходить было нельзя.
Я
послал к вам коротенькое письмо с Мадеры, а это
пошлю из первого порта, откуда только
ходит почта в Европу; а откуда она не
ходит теперь?
Опять
пошли по узлу, по полтора, иногда совсем не
шли. Сначала мы не тревожились, ожидая, что не сегодня, так завтра задует поживее; но
проходили дни, ночи, паруса висели, фрегат только качался почти на одном месте, иногда довольно сильно, от крупной зыби, предвещавшей, по-видимому, ветер. Но это только слабое и отдаленное дуновение где-то, в счастливом месте, пронесшегося ветра. Появлявшиеся на горизонте тучки, казалось, несли дождь и перемену: дождь точно лил потоками, непрерывный, а ветра не было.
Опять
пошло свое: ни
ходить, ни сидеть, ни лежать порядком!
И некоторые из наших
ходили:
пошли в сапогах, а воротились босые.
Только я собрался
идти гулять, как раздался звонок Ричарда; я проворно
сошел вниз узнать, что это значит.
Я
ходил на пристань, всегда кипящую народом и суетой. Здесь
идут по длинной, далеко уходящей в море насыпи рельсы, по которым возят тяжести до лодок. Тут толпится всегда множество матросов разных наций, шкиперов и просто городских зевак.
Шагах в пятидесяти оттуда, на вязком берегу, в густой траве, стояли по колени в тине два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели на эту толпу, не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти было некуда: направо ли, налево ли, все надо
проходить чрез толпу или
идти в речку.
Первые стройны, развязны, свободны в движениях; у них в походке, в мимике есть какая-то торжественная важность, лень и грация. Говорят они горлом, почти не шевеля губами. Грация эта неизысканная, неумышленная: будь тут хоть капля сознания, нельзя было бы не расхохотаться, глядя, как они медленно и осторожно
ходят, как гордо держат голову, как размеренно машут руками. Но это к ним
идет: торопливость была бы им не к лицу.
Европейцы
ходят… как вы думаете, в чем? В полотняных
шлемах! Эти
шлемы совершенно похожи на
шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего бы, кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца.
Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри и маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
Я
прошел бульвар с тощими, жалкими деревьями и
пошел по взморью.
Ходишь вечером посидеть то к тому, то к другому; улягутся наконец все,
идти больше не к кому,
идешь к себе и садишься вновь за работу.
Лодки эти превосходны в морском отношении: на них одна длинная мачта с длинным парусом. Борты лодки, при боковом ветре,
идут наравне с линией воды, и нос зарывается в волнах, но лодка держится, как утка; китаец лежит и беззаботно смотрит вокруг. На этих больших лодках рыбаки выходят в море, делая значительные переходы. От Шанхая они
ходят в Ниппо, с товарами и пассажирами, а это составляет, кажется, сто сорок морских миль, то есть около двухсот пятидесяти верст.
«Куда нам деться? две коровы
идут», — сказал барон Крюднер, и мы кинулись в лавочку, а коровы
прошли дальше.
Наши вздумали тоже
идти в лагерь; я предвидел, что они недолго
проходят, и не
пошел, а сел, в ожидании их, на бревне подле дороги и смотрел, как ездили англичанки.
Лавки начали редеть; мы
шли мимо превысоких, как стены крепости, заборов из бамбука, за которыми лежали груды кирпичей, и наконец
прошли через огромный двор, весь изрытый и отчасти заросший травой, и очутились под стенами осажденного города.
Там то же почти, что и в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что
идешь по аллеям. У ворот домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем. В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось,
ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети за спиной или за пазухой.
Пока мы
шли под каменными сводами лавок, было сносно, но лавки кончились; началась другая улица,
пошли перекрестки, площади; надо было
проходить по открытым местам.
Мы промчались по предместью, теперь уже наполненному толпами народа, большею частию тагалами и китайцами, отчасти также метисами: весь этот люд
шел на работу или с работы; другие, казалось, просто обрадовались наступавшей прохладе и вышли из домов гулять,
ходили по лавкам, стояли толпами и разговаривали.
По мере того как мы
шли через ворота, двором и по лестнице, из дома все сильнее и чаще раздавался стук как будто множества молотков. Мы
прошли несколько сеней, заваленных кипами табаку, пустыми ящиками, обрезками табачных листьев и т. п. Потом поднялись вверх и вошли в длинную залу с таким же жиденьким потолком, как везде, поддерживаемым рядом деревянных столбов.
Третьего дня
прошли Батан, вчера утром были в группе северных островов Баши, Байет и других; сегодня другой день штиль;
идем узел-два.
Они забыли всякую важность и бросились вслед за нами с криком и, по-видимому, с бранью, показывая знаками, чтобы мы не
ходили к деревням; но мы и не хотели
идти туда, а дошли только до горы, которая заграждала нам путь по берегу.
Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно
ходить по палубе. Мы
шли все в виду берега. В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
Мы
прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся в берега, а большой залив
шел сам по себе еще мили на две дальше.
В 1849 году в первый раз военный транспорт «Байкал» решил не решенную Лаперузом задачу. Он
послал шлюпки, которые из Охотского моря
прошли в Амурский лиман, и таким образом оказалось, что Сахалин не соединен с материком, как прежде думали.
Наш рейс по проливу на шкуне «Восток», между Азией и Сахалином, был всего третий со времени открытия пролива. Эта же шкуна уже
ходила из Амура в Аян и теперь
шла во второй раз. По этому случаю, лишь только мы миновали пролив, торжественно, не в урочный час, была положена доска, заменявшая стол, на свое место; в каюту вместо одиннадцати пришло семнадцать человек, учредили завтрак и выпили несколько бокалов шампанского.
Но все они
ходили за
славой.