Неточные совпадения
«Вот вы привыкли по ночам
сидеть, а там, как солнце село, так затушат все огни, — говорили другие, — а шум, стукотня какая, запах, крик!» — «Сопьетесь вы там с кругу! — пугали некоторые, — пресная вода там в редкость, все больше ром
пьют».
Вот он, поэтический образ, в черном фраке, в белом галстухе, обритый, остриженный, с удобством, то
есть с зонтиком под мышкой, выглядывает из вагона, из кеба, мелькает на пароходах,
сидит в таверне, плывет по Темзе, бродит по музеуму, скачет в парке!
За столом дед
сидел подле меня и
был очень весел; он даже предложил мне
выпить вместе рюмку вина по случаю вступления в океан.
Да и самим неловко
было сидеть за столом: сосед наваливался на соседа.
Трудно
было и обедать: чуть зазеваешься, тарелка наклонится, и ручей супа быстро потечет по столу до тех пор, пока обратный толчок не погонит его назад. Мне уж становилось досадно: делать ничего нельзя, даже читать.
Сидя ли, лежа ли, а все надо думать о равновесии, упираться то ногой, то рукой.
Я не только стоять, да и
сидеть уже не мог, если не во что
было упираться руками и ногами.
— Дайте пройти Бискайскую бухту — вот и
будет вам тепло! Да погодите еще, и тепло наскучит:
будете вздыхать о холоде. Что вы все
сидите? Пойдемте.
Англичанин — барин здесь, кто бы он ни
был: всегда изысканно одетый, холодно, с пренебрежением отдает он приказания черному. Англичанин
сидит в обширной своей конторе, или в магазине, или на бирже, хлопочет на пристани, он строитель, инженер, плантатор, чиновник, он распоряжается, управляет, работает, он же едет в карете, верхом, наслаждается прохладой на балконе своей виллы, прячась под тень виноградника.
Мы пришли на торговую площадь; тут кругом теснее толпились дома,
было больше товаров вывешено на окнах, а на площади
сидело много женщин, торгующих виноградом, арбузами и гранатами.
Есть множество книжных лавок, где на окнах, как в Англии, разложены сотни томов, брошюр, газет; я видел типографии, конторы издающихся здесь двух газет, альманахи, магазин редкостей, то
есть редкостей для европейцев: львиных и тигровых шкур, слоновых клыков, буйволовых рогов, змей, ящериц.
Я воротился домой, но
было еще рано; у окна буфета мистрис Вельч и Каролина,
сидя друг подле друга на диване, зевали по очереди.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой на голове,
сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели на нее. Я попробовал
было подойти к окну, но места
были ангажированы, и я пошел писать к вам письма, а часа в три отнес их сам на почту.
«Артистическая партия», то
есть мы трое, вошли на крыльцо, а та упрямо
сидела в экипаже. Между тем Вандик и товарищ его молча отпрягли лошадей, и спор кончился.
Зеленый сначала бил весело ногами о свою скамью: не в его натуре
было долго и смирно
сидеть на одном месте.
Все
были дома,
сидели около круглого стола и
пили микстуру с песком, то
есть чай с сахаром.
На веранде одного дома
сидели две или три девицы и прохаживался высокий, плотный мужчина, с проседью. «Вон и мистер Бен!» — сказал Вандик. Мы поглядели на мистера Бена, а он на нас. Он продолжал ходить, а мы поехали в гостиницу — маленький и дрянной домик с большой, красивой верандой. Я тут и остался. Вечер
был тих. С неба уже сходил румянец. Кое-где прорезывались звезды.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными ногами,
сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут
были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Если им удастся приобрести несколько штук скота кражей, они
едят без меры; дни и ночи проводят в этом; а когда все съедят, туго подвяжут себе животы и
сидят по неделям без пищи».
От него уходят, намекают ему, что пора домой, шепчутся, а он все
сидит, особенно если еще
выпьет.
Место, где я
сидел,
было самое покойное, и я удерживал его до последней крайности.
В лодке
сидело трое, но кто — нельзя
было разобрать в темноте.
Для кучера места нет: он что
есть мочи бежит рядом, держа лошадь за узду, тогда как, по этой нестерпимой жаре, европеец едва
сидит в карете.
Там высунулась из воды голова буйвола; там бедный и давно не бритый китаец, под плетеной шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их
сидят около походной лавочки или в своих магазинах, на пятках, в кружок и уплетают двумя палочками вареный рис, держа чашку у самого рта, и время от времени достают из другой чашки, с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и
едят.
Венецианские граждане (если только слово «граждане» не насмешка здесь) делали все это; они
сидели на бархатных, но жестких скамьях, спали на своих колючих глазетовых постелях, ходили по своим великолепным площадям ощупью, в темноте, и едва ли имели хоть немного приблизительное к нынешнему, верное понятие об искусстве жить, то
есть извлекать из жизни весь смысл, весь здоровый и свежий сок.
При входе
сидел претолстый китаец, одетый, как все они, в коленкоровую кофту, в синие шаровары, в туфлях с чрезвычайно высокой замшевой подошвой, так что на ней едва можно ходить, а побежать нет возможности. Голова, разумеется, полуобрита спереди, а сзади коса. Тут
был приказчик-англичанин и несколько китайцев. Толстяк и
был хозяин. Лавка похожа на магазины целого мира, с прибавлением китайских изделий, лакированных ларчиков, вееров, разных мелочей из слоновой кости, из пальмового дерева, с резьбой и т. п.
Можете себе представить, каково
было, не спавши, не
евши,
сидеть и держаться, чтоб не полететь из своего угла.
Матросы, как мухи, тесной кучкой
сидят на вантах, тянут, крутят веревки, колотят деревянными молотками. Все это делается не так, как бы делалось стоя на якоре. Невозможно: после бури идет сильная зыбь, качка, хотя и не прежняя, все продолжается. До берега еще добрых 500 миль, то
есть 875 верст.
Я пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней палубе
сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты
были простыней с головы до ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и
сидел голый, опершись руками и головой на бочонок, служивший ему столом.
Позвали обедать. Один столик
был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех
было человек двадцать. Хозяин, то
есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки
было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо
сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
Солнце уж
было низко на горизонте, когда я проснулся и вышел. Люди бродили по лесу, лежали и
сидели группами; одни готовили невод, другие купались. Никогда скромный Бонин-Cима не видал такой суматохи на своих пустынных берегах!
Вы там в Европе хлопочете в эту минуту о том,
быть или не
быть, а мы целые дни бились над вопросами:
сидеть или не
сидеть, стоять или не стоять, потом как и на чем
сидеть и т. п.
«Нельзя ли нарисовать, как они
будут сидеть?» — сказал Кичибе.
Мы все ближе и ближе подходили к городу: везде, на высотах, и по берегу, и на лодках, тьмы людей. Вот наконец и голландская фактория. Несколько голландцев
сидят на балконе. Мне показалось, что один из них поклонился нам, когда мы поравнялись с ними. Но вот наши передние шлюпки пристали, а адмиральский катер, в котором
был и я, держался на веслах, ожидая, пока там все установится.
Опять появились слуги: каждый нес лакированную деревянную подставку, с трубкой, табаком, маленькой глиняной жаровней, с горячими углями и пепельницей, и тем же порядком ставили перед нами. С этим еще
было труднее возиться. Японцам хорошо,
сидя на полу и в просторном платье, проделывать все эти штуки: набивать трубку, закуривать углем, вытряхивать пепел; а нам каково со стула? Я опять вспомнил угощенье Лисицы и Журавля.
Должно
быть, и японцы в другое время не
сидят точно одурелые или как фигуры воскового кабинета, не делают таких глупых лиц и не валяются по полу, а обходятся между собою проще и искреннее, как и мы не таскаем же между собой везде караул и музыку.
В Европе нежарко: мы ищем света и строим домы с большими окнами,
сидим на возвышениях, чтоб
быть ближе к свету; нам нужны стулья и столы.
А если приходится
сидеть, обедать, беседовать, заниматься делом на том же месте, где ходишь, то, разумеется, пожелаешь, чтоб ноги
были у всех чисты.
Но за г-на Овосаву можно
было поручиться, что в нем в эту минуту
сидел сам отец лжи, дьявол, к которому он нас, конечно, и посылал мысленно.
В кабинете — это только так, из приличия, названо кабинетом, а скорее можно назвать конторой — ничего не
было, кроме бюро, за которым
сидел хозяин, да двух-трех превысоких табуретов и неизбежного камина.
В предместье мы опять очутились в чаду китайской городской жизни; опять охватили нас разные запахи, в ушах раздавались крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье на бумагопрядильнях. Ах, какая духота! вон, вон, скорей на чистоту, мимо интересных сцен! Однако ж я успел заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги,
сидел на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему седую косу. Другие у лавок
ели, брились.
Жалко
было смотреть на бедняков, как они, с обнаженною грудью, плечами и ногами, тряслись, посинелые от холода, ожидая часа по три на своих лодках, пока баниосы
сидели в каюте.
И
было за что: ему оставалось отдежурить всего какой-нибудь месяц и ехать в Едо, а теперь он, по милости нашей,
сидит полтора года, и Бог знает, сколько времени еще просидит!
Около нас
сидели на полу переводчики; из баниосов я видел только Хагивари да Ойе-Саброски. При губернаторе они боялись взглянуть на нас, а может
быть, и не очень уважали, пока из Едо не прислали полномочных, которые делают нам торжественный и почетный прием. Тогда и прочие зашевелились, не знают, где посадить, жмут руку, улыбаются, угощают.
Сзади Эйноске
сидели на пятках двое слуг, один с чайником, другой с деревянной лакированной кружкой, в которой
был горячий рис.
Хозяева
были любезны. Пора назвать их: старика зовут Тсутсуй Хизе-но-ками-сама, второй Кавадзи Сойемон-но-ками… нет, не ками, а дзио-сами, это все равно: «дзио» и «ками» означают равный титул; третий Алао Тосан-но-ками-сама; четвертого… забыл, после скажу. Впрочем, оба последние приданы только для числа и большей важности, а в сущности они
сидели с поникшими головами и молча слушали старших двух, а может
быть, и не слушали, а просто заседали.
«Мы приехали из-за многих сотен, — начал он мямлить, — а вы из-за многих тысяч миль; мы никогда друг друга не видали,
были так далеки между собою, а вот теперь познакомились,
сидим, беседуем, обедаем вместе.
Накрыли столы. Для полномочных и церемониймейстера в гостиной адмиральской каюты. За другим столом
сидел адмирал и трое нас. В столовой посадили одиннадцать человек свиты полномочных и еще десять человек в кают-компании. Для караула отведено
было место в батарейной палубе.
Ну чем он не европеец? Тем, что однажды за обедом спрятал в бумажку пирожное, а в другой раз слизнул с тарелки сою из анчоусов, которая ему очень понравилась? это местные нравы — больше ничего. Он до сих пор не видал тарелки и ложки,
ел двумя палочками, похлебку свою
пил непосредственно из чашки. Можно ли его укорять еще и за то, что он, отведав какого-нибудь кушанья, отдавал небрежно тарелку Эйноске, который, как пудель,
сидел у ног его? Переводчик брал, с земным поклоном, тарелку и доедал остальное.
Он зазнался, едва слушал других полномочных; когда Кавадзи не
было, он
сидел на стуле развалившись.
Одни из них возятся около волов, другие работают по полям и огородам, третьи
сидят в лавочке и продают какую-нибудь дрянь; прочие покупают ее,
едят, курят, наконец, многие большею частью
сидят кучками всюду на улице, в садах, в переулках, в поле и почти все с петухом под мышкой.
От француза вы не требуете же, чтоб он так же занимался своими лошадьми, так же скакал по полям и лесам, как англичане, ездил куда-нибудь в Америку бить медведей или
сидел целый день с удочкой над рекой… словом, чтоб
был предан страстно спорту.