Неточные совпадения
Странное, однако, чувство одолело меня, когда решено было, что я еду: тогда только сознание о громадности предприятия заговорило полно и отчетливо. Радужные мечты побледнели надолго; подвиг подавлял воображение, силы ослабевали, нервы падали
по мере того, как наступал час отъезда. Я начал завидовать участи остающихся, радовался, когда являлось препятствие, и
сам раздувал затруднения, искал предлогов остаться. Но судьба,
по большей части мешающая нашим намерениям, тут как будто задала
себе задачу помогать.
Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к
самому себе, некоторого презрения или,
по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть к обществу.
Он просил меня купить этой кожи
себе и товарищам
по поручению и
сам отправился со мной.
В других местах, куда являлись белые с трудом и волею, подвиг вел за
собой почти немедленное вознаграждение: едва успевали они миролюбиво или силой оружия завязывать сношения с жителями, как начиналась торговля, размен произведений, и победители, в
самом начале завоевания, могли удовлетворить
по крайней мере своей страсти к приобретению.
Но влияние эмигрантов тем и кончилось.
Сами они исчезли в голландском народонаселении, оставив
по себе потомкам своим только французские имена.
Выше сказано было, что колония теперь переживает один из
самых знаменательных моментов своей истории: действительно оно так. До сих пор колония была не что иное, как английская провинция, живущая
по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а не действительным потребностям страны. Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за
собою местные неудобства и затруднения в делах.
Вскрывать
себе брюхо —
самый употребительный здесь способ умирать поневоле,
по крайней мере, так было в прежние времена.
Утром поздно уже, переспав два раза срок, путешественник вдруг освобождает с трудом голову из-под спуда подушек, вскакивает, с прической а l’imbecile [как у помешанного — фр.], и дико озирается
по сторонам, думая: «Что это за деревья, откуда они взялись и зачем он
сам тут?» Очнувшись, шарит около
себя, ища картуза, и видит, что в него вместо головы угодила нога, или ощупывает его под
собой, а иногда и вовсе не находит.
Мы не успели рассмотреть его хорошенько. Он пошел вперед, и мы за ним.
По анфиладе рассажено было менее чиновников, нежели в первый раз. Мы толпой вошли в приемную залу.
По этим мирным галереям не раздавалось, может быть, никогда такого шума и движения. Здесь, в белых бумажных чулках, скользили доселе, точно тени, незаметно от
самих себя, японские чиновники, пробираясь иногда ползком; а теперь вот уже в другой раз раздаются такие крепкие шаги!
Накануне они засылали Эйноске просить, будто для
себя, а в
самом деле, конечно,
по приказанию из Едо, подарить одно ружье с новым прицелом да несколько пушечных пистонов.
Мимо леса красного дерева и других, которые толпой жмутся к
самому берегу, как будто хотят столкнуть друг друга в воду, пошли мы
по тропинке к другому большому лесу или саду, манившему издали к
себе.
Мы шли в тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же
себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником, потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то. В
самом деле наш кудрявый ячмень!
По террасам, с одной на другую, текли нити воды, орошая посевы риса.
Мне несколько неловко было ехать на фабрику банкира: я не был у него
самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно чаще у
себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо ехать в поля, на взморье, гулять
по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
А провожатый мой все шептал мне, отворотясь в сторону, что надо прийти «прямо и просто», а куда — все не говорил, прибавил только свое: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — «Да не надо ли подарить кого-нибудь?» — сказал я ему наконец, выведенный из терпения. «Non, non, — сильно заговорил он, — но вы знаете
сами, злоупотребления, строгости… но это ничего; вы можете все достать… вас принимал у
себя губернатор — оно так, я видел вас там; но все-таки надо прийти… просто: vous comprenez?» — «Я приду сюда вечером, — сказал я решительно, устав слушать эту болтовню, — и надеюсь найти сигары всех сортов…» — «Кроме первого сорта гаванской свертки», — прибавил чиновник и сказал что-то тагалу по-испански…
«Все это неправда, — возразила одна дама (тоже бывалая, потому что там других нет), — я
сама ехала в качке, и очень хорошо. Лежишь
себе или сидишь; я даже вязала дорогой. А верхом вы измучитесь
по болотам; якутские седла мерзкие…»
Вина в
самом деле пока в этой стороне нет — непьющие этому рады: все, поневоле, ведут
себя хорошо, не разоряются. И мы рады, что наше вино вышло (разбилось на горе, говорят люди), только Петр Александрович жалобно
по вечерам просит рюмку вина, жалуясь, что зябнет. Но без вина решительно лучше, нежели с ним: и люди наши трезвы, пьют
себе чай, и, слава Богу, никто не болен, даже чуть ли не здоровее.
Но и наши не оставались в долгу. В то
самое время, когда фрегат крутило и било об дно, на него нанесло напором воды две джонки. С одной из них сняли с большим трудом и приняли на фрегат двух японцев, которые неохотно дали
себя спасти, под влиянием строгого еще тогда запрещения от правительства сноситься с иноземцами. Третий товарищ их решительно побоялся,
по этой причине, последовать примеру первых двух и тотчас же погиб вместе с джонкой. Сняли также с плывшей мимо крыши дома старуху.
Решились искать помощи в
самих себе — и для этого, ни больше ни меньше, положил адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно
по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были свои: в команду всегда выбираются люди, знающие все необходимые в корабельном деле мастерства. Так и сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».
Неточные совпадения
По осени у старого // Какая-то глубокая // На шее рана сделалась, // Он трудно умирал: // Сто дней не ел; хирел да сох, //
Сам над
собой подтрунивал: // — Не правда ли, Матренушка, // На комара корёжского // Костлявый я похож?
Питался больше рыбою; // Сидит на речке с удочкой // Да
сам себя то
по носу, // То
по лбу — бац да бац!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю
сам ушел
по грудь // С натуги!
По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками //
По мелочам ушла!
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с
собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и
сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Простаков.
По крайней мере я люблю его, как надлежит родителю, то-то умное дитя, то-то разумное, забавник, затейник; иногда я от него вне
себя и от радости
сам истинно не верю, что он мой сын.