Неточные совпадения
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив
руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под
ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе
и бурю,
и штиль.
«Что скажешь, Прохор?» — говорит барин небрежно. Но Прохор ничего не говорит; он еще небрежнее достает со стены машинку, то есть счеты,
и подает барину, а сам, выставив одну
ногу вперед, а
руки заложив назад, становится поодаль. «Сколько чего?» — спрашивает барин, готовясь класть на счетах.
Трудно было
и обедать: чуть зазеваешься, тарелка наклонится,
и ручей супа быстро потечет по столу до тех пор, пока обратный толчок не погонит его назад. Мне уж становилось досадно: делать ничего нельзя, даже читать. Сидя ли, лежа ли, а все надо думать о равновесии, упираться то
ногой, то
рукой.
Он шел очень искусно, упираясь то одной, то другой
ногой и держа в равновесии
руки, а местами вдруг осторожно приседал, когда покатость пола становилась очень крута.
Опираясь на него, я вышел «на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под
ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула
и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими
руками уцепился за леер.
Он
и в жар
и в холод всегда застегнут, всегда бодр; только в жар подбородок у него светится, как будто вымазанный маслом; в качку
и не в качку стоит на
ногах твердо, заложив коротенькие
руки на спину или немного пониже, а на ходу шагает маленькими шажками.
— Вот, вот так! — учил он, опускаясь на пол. — Ай, ай! — закричал он потом, ища
руками кругом, за что бы ухватиться. Его потащило с горы, а он стремительно домчался вплоть до меня… на всегда готовом экипаже. Я только что успел подставить
ноги, чтоб он своим ростом
и дородством не сокрушил меня.
«Стыдитесь!» — «Я
и то стыжусь, да что ж мне делать?» — говорил я, унимая подушки
и руками,
и ногами.
Они малорослы, худощавы,
ноги и руки у них тонкие, так, тряпка тряпкой, между тем это самый деятельный народ.
Вечером задул свежий ветер. Я напрасно хотел писать: ни чернильница, ни свеча не стояли на столе, бумага вырывалась из-под
рук. Успеешь написать несколько слов
и сейчас протягиваешь
руку назад — упереться в стену, чтоб не опрокинуться. Я бросил все
и пошел ходить по шканцам; но
и то не совсем удачно, хотя я уже
и приобрел морские
ноги.
Я пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней палубе сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты были простыней с головы до
ног, а другие
и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился
и сидел голый, опершись
руками и головой на бочонок, служивший ему столом.
Наконец они решились,
и мы толпой окружили их: это первые наши гости в Японии. Они с боязнью озирались вокруг
и, положив
руки на колени, приседали
и кланялись чуть не до земли. Двое были одеты бедно: на них была синяя верхняя кофта, с широкими рукавами,
и халат, туго обтянутый вокруг поясницы
и ног. Халат держался широким поясом. А еще? еще ничего; ни панталон, ничего…
Однажды, при них, заставили матрос маршировать: японцы сели на юте на пятках
и с восторгом смотрели, как четыреста человек стройно перекидывали в
руках ружья, точно перья, потом шли,
нога в
ногу, под музыку, будто одна одушевленная масса.
Мы взаимно раскланялись. Кланяясь, я случайно взглянул на
ноги — проклятых башмаков нет как нет: они лежат подле сапог. Опираясь на
руку барона Крюднера, которую он протянул мне из сострадания, я с трудом напялил их на
ноги. «Нехорошо», — прошептал барон
и засмеялся слышным только мне да ему смехом, похожим на кашель. Я, вместо ответа, показал ему на его
ноги: они были без башмаков. «Нехорошо», — прошептал я в свою очередь.
В Китае мятеж; в России готовятся к войне с Турцией. Частных писем привезли всего два. Меня зовут в Шанхай: опять раздумье берет, опять нерешительность — да как, да что? Холод
и лень одолели совсем, особенно холод,
и лень тоже особенно. Вчера я спал у капитана в каюте; у меня невозможно раздеться; я пишу, а другую
руку спрятал за жилет;
ноги зябнут.
Положив
ногу на
ногу и спрятав
руки в рукава, он жевал табак
и по временам открывал рот… что за рот! не обращая ни на что внимания.
Выходить надо было на
руках, это значит выскакивать, то есть упереться локтями о края люка, прыгнуть
и стать сначала коленями на окраину, а потом уже на
ноги.
Шкипер сложил
ногу на
ногу, засунул
руки в рукава
и покойно сел на лавочку, поглядывая во все стороны.
Лишь только завидит кого-нибудь равного себе, сейчас колени у него начинают сгибаться, он точно извиняется, что у него есть
ноги, потом он быстро наклонится, будто переломится пополам,
руки вытянет по коленям
и на несколько секунд оцепенеет в этом положении; после вдруг выпрямится
и опять согнется,
и так до трех раз
и больше.
«На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя —
и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но
и то жарко: выставишь нечаянно
руку,
ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Иногда хозяин побежденного петуха брал его на
руки, доказывал, что он может еще драться,
и требовал продолжения боя. Так
и случилось, что один побежденный выиграл ставку. Петух его, оправившись от удара, свалил с
ног противника, забил его под загородку
и так рассвирепел, что тот уже лежал
и едва шевелил крыльями, а он все продолжал бить его
и клевом
и шпорами.
Я ушел с бароном Крюднером вперед
и не знаю, что им отвечали. Корейцы окружили нас тотчас, лишь только мы остановились. Они тоже, как жители Гамильтона, рассматривали с большим любопытством наше платье, трогали за
руки, за голову, за
ноги и живо бормотали между собою.
В Маиле нам дали других лошадей, все таких же дрянных на вид, но верных на
ногу, осторожных
и крепких. Якуты ласковы
и внимательны: они нас буквально на
руках снимают с седел
и сажают на них; иначе бы не влезть на седло, потом на подушку, да еще в дорожном платье.
Но тяжелый наш фрегат, с грузом не на одну сотню тысяч пуд, точно обрадовался случаю
и лег прочно на песок, как иногда добрый пьяница, тоже «нагрузившись»
и долго шлепая неверными стопами по грязи, вдруг возьмет да
и ляжет средь дороги. Напрасно трезвый товарищ толкает его в бока, приподнимает то
руку, то
ногу, иногда голову.
Рука,
нога и голова падают снова как мертвые. Гуляка лежит тяжело, неподвижно
и безнадежно, пока не придут двое «городовых» на помощь.
Неточные совпадения
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? //
И жизнь его не ратная, //
И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями
руки кручены, // Железом
ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Удары градом сыпались: // — Убью! пиши к родителям! — // «Убью! зови попа!» // Тем кончилось, что прасола // Клим сжал
рукой, как обручем, // Другой вцепился в волосы //
И гнул со словом «кланяйся» // Купца к своим
ногам.
Стану я
руки убийством марать, // Нет, не тебе умирать!» // Яков на сосну высокую прянул, // Вожжи в вершине ее укрепил, // Перекрестился, на солнышко глянул, // Голову в петлю —
и ноги спустил!..
Пришел
и сам Ермил Ильич, // Босой, худой, с колодками, // С веревкой на
руках, // Пришел, сказал: «Была пора, // Судил я вас по совести, // Теперь я сам грешнее вас: // Судите вы меня!» //
И в
ноги поклонился нам.
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь миру в
ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные,
и сам вам тоё мою дурость с
рук на
руки сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам в слободу!