Неточные совпадения
Только у
берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью.
Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Барон Шлипенбах один послан был по делу на
берег, а потом, вызвав лоцмана, мы
прошли Зунд, лишь только стихнул шторм, и пустились в Каттегат и Скагеррак, которые пробежали в сутки.
И он тоже с тринадцати лет
ходит в море и двух лет сряду никогда не жил на
берегу.
«Да неужели есть
берег? — думаешь тут, — ужели я был когда-нибудь на земле,
ходил твердой ногой, спал в постели, мылся пресной водой, ел четыре-пять блюд, и все в разных тарелках, читал, писал на столе, который не пляшет?
Спутники мои беспрестанно съезжали на
берег, некоторые уехали в Капштат, а я глядел на холмы,
ходил по палубе, читал было, да не читается, хотел писать — не пишется.
Прошло дня три-четыре, инерция продолжалась.
Земли нет: все леса и сады, густые, как щетка. Деревья
сошли с
берега и теснятся в воду. За садами вдали видны высокие горы, но не обожженные и угрюмые, как в Африке, а все заросшие лесом. Направо явайский
берег, налево, среди пролива, зеленый островок, а сзади, на дальнем плане, синеет Суматра.
Шагах в пятидесяти оттуда, на вязком
берегу, в густой траве, стояли по колени в тине два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели на эту толпу, не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти было некуда: направо ли, налево ли, все надо
проходить чрез толпу или идти в речку.
Мы
прошли около всех этих торговых зданий, пакгаузов, вошли немного на холм, к кустам, под тень пальм. «Ах, если б напиться!» — говорили мы — но чего? Тут
берег пустой и только что разработывается. К счастью, наши матросы накупили себе ананасов и поделились с нами, вырезывая так искусно средину спиралью, что любому китайцу впору.
Дня три я не
сходил на
берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на четвертый день, мы с Посьетом поехали на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения: одна часть живет на лодках, другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся на самом
берегу, а иные утверждены на сваях, на воде.
Оправясь, я каждый день ездил на
берег,
ходил по взморью и нетерпеливо ожидал дня отъезда.
Я
ходил часто по
берегу, посещал лавки, вглядывался в китайскую торговлю, напоминающую во многом наши гостиные дворы и ярмарки, покупал разные безделки, между прочим чаю — так, для пробы. Отличный чай, какой у нас стоит рублей пять, продается здесь (это уж из третьих или четвертых рук) по тридцати коп. сер. и самый лучший по шестидесяти коп. за английский фунт.
Это, как я теперь увидел, буруны бешено плещутся в
берег; увидел и узкость: надо
проходить под боком отвесного утеса, чтобы избежать гряды видных на поверхности камней, защищающих вход от волн с океана.
— Да так-с: этаких у нас теперь человек сорок есть: от солнышка. Они на
берегу нагишом
ходили: солнышком и напекло; теперь и рубашек нельзя надеть.
Прошло дня два: в это время дано было знать японцам, что нам нужно место на
берегу и провизия. Провизии они прислали небольшое количество в подарок, а о месте объявили, что не смеют дать его без разрешения из Едо.
Мы не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой
берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К
берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься,
ходит уж чересчур нараспашку.
А нечего делать японцам против кораблей: у них, кроме лодок, ничего нет. У этих лодок, как и у китайских джонок, паруса из циновок, очень мало из холста, да еще открытая корма: оттого они и
ходят только у
берегов. Кемпфер говорит, что в его время сиогун запретил строить суда иначе, чтоб они не ездили в чужие земли. «Нечего, дескать, им там делать».
Мы с любопытством смотрели на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «
Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже не
сходила.
Мы слегка позавтракали на шкуне и, воротясь на
берег,
прошли чрез док.
Когда наша шлюпка направилась от фрегата к
берегу, мы увидели, что из деревни бросилось бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе на
берег мужчины толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за руки и за полы. Но им написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что русские съехали затем только, чтоб посмотреть
берег и погулять. Корейцы уже не мешали
ходить, но только старались удалить наших от деревни.
Прошли остров Чусима. С него в хорошую погоду видно и на корейский, и на японский
берега. Кое-где плавали рыбацкие лодчонки, больше ничего не видать; нет жизни, все мертво на этих водах. Японцы говорят, что корейцы редко, только случайно, заходят к ним, с товарами или за товарами.
Ванкувер описывал западные
берега Америки, Броутон
ходил у азиатского материка.
Но мы, бегло взглянув на них и кивнув им головой, равнодушно
прошли дальше по
берегу к деревне.
Они забыли всякую важность и бросились вслед за нами с криком и, по-видимому, с бранью, показывая знаками, чтобы мы не
ходили к деревням; но мы и не хотели идти туда, а дошли только до горы, которая заграждала нам путь по
берегу.
Они назвали залив, где мы стояли, по имени, также и все его
берега, мысы, острова, деревни, сказали даже, что здесь родина их нынешнего короля; еще объявили, что южнее от них, на день езды, есть место, мимо которого мы уже
прошли, большое и торговое, куда свозятся товары в государстве.
Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно
ходить по палубе. Мы шли все в виду
берега. В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
Вечер так и
прошел; мы были вместо десяти уже в шестнадцати милях от
берега. «Ну, завтра чем свет войдем», — говорили мы, ложась спать. «Что нового?» — спросил я опять, проснувшись утром, Фаддеева. «Васька жаворонка съел», — сказал он. «Что ты, где ж он взял?» — «Поймал на сетках». — «Ну что ж не отняли?» — «Ушел в ростры, не могли отыскать». — «Жаль! Ну а еще что?» — «Еще — ничего». — «Как ничего: а на якорь становиться?» — «Куда те становиться: ишь какая погода! со шканцев на бак не видать».
Мы
прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся в
берега, а большой залив шел сам по себе еще мили на две дальше.
Вместо лошадей на
берегу бродят десятка три тощих собак; но тут же с
берегов выглядывает из чащи леса полная невозможность ездить ни на собаках, ни на лошадях, ни даже
ходить пешком.
Бывает у моряка и тяжело, и страшно на душе, и он нередко, под влиянием таких минут, решается про себя — не
ходить больше в море, лишь только доберется до
берега.