Неточные совпадения
Два времени года, и то это так говорится, а в самом
деле ни одного: зимой жарко, а летом знойно; а у вас там, на «дальнем севере», четыре сезона, и то это положено
по календарю, а в самом-то
деле их семь или восемь.
Я думал, судя
по прежним слухам, что слово «чай» у моряков есть только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал, что когда офицеры соберутся к столу, то начнется авральная работа за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится
дело объяснениями в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится вся программа оргии.
«Как же так, — говорил он всякому, кому и
дела не было до маяка, между прочим и мне, —
по расчету уж с полчаса мы должны видеть его.
Это особенно приятно, когда многие спят
по каютам и не знают, в чем
дело, а тут вдруг раздается треск, от которого дрогнет корабль.
Оставалось миль триста до Портсмута: можно бы промахнуть это пространство в один
день, а мы носились
по морю десять
дней, и все
по одной линии.
Даже пресную воду стали выдавать
по порциям: сначала
по две, потом
по одной кружке в
день на человека, только для питья.
Знаете что, — перебил он, — пусть он продолжает потихоньку таскать
по кувшину, только, ради Бога, не больше кувшина: если его Терентьев и поймает, так что ж ему за важность, что лопарем ударит или затрещину даст: ведь это не всякий
день…» — «А если Терентьев скажет вам, или вы сами поймаете, тогда…» — «Отправлю на бак!» — со вздохом прибавил Петр Александрович.
Через
день,
по приходе в Портсмут, фрегат втянули в гавань и ввели в док, а людей перевели на «Кемпердоун» — старый корабль, стоящий в порте праздно и назначенный для временного помещения команд. Там поселились и мы, то есть туда перевезли наши пожитки, а сами мы разъехались. Я уехал в Лондон, пожил в нем, съездил опять в Портсмут и вот теперь воротился сюда.
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал не того; я видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный
день. Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках,
по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
Только
по итогам сделаешь вывод, что Лондон — первая столица в мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в
день или год, какой страшный совершается прилив и отлив иностранцев в этом океане народонаселения, как здесь сходятся покрывающие всю Англию железные дороги, как
по улицам из конца в конец города снуют десятки тысяч экипажей.
На
днях капитан ходит взад и вперед
по палубе в одном сюртуке, а у самого от холода нижняя челюсть тоже ходит взад и вперед.
Он просыпается
по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он садится к столу, кладет ноги в назначенный для того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же, в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он будет глух и нем целый
день.
Кончив завтрак, он
по одной таблице припоминает, какое число и какой
день сегодня, справляется, что делать, берет машинку, которая сама делает выкладки: припоминать и считать в голове неудобно.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил
день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Завтрак снова является на столе, после завтрака кофе. Иван Петрович приехал на три
дня с женой, с детьми, и с гувернером, и с гувернанткой, с нянькой, с двумя кучерами и с двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей: все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович дальний родня ему
по жене: не приехать же ему за пятьдесят верст — только пообедать! После объятий начался подробный рассказ о трудностях и опасностях этого полуторасуточного переезда.
18-го января, в осьмой
день по выходе из Англии, часов в 9-ть утра, кто-то постучался ко мне в дверь.
По словам консула, здесь никогда более трех
дней дурной погоды не бывает, и то немного вспрыснет дождь, прогремит гром — и снова солнце заиграет над островом.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом
деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та,
по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Десерт состоял из апельсинов, варенья, бананов, гранат; еще были тут называемые по-английски кастард-эппльз (custard apples) плоды, похожие видом и на грушу, и на яблоко, с белым мясом, с черными семенами. И эти были неспелые. Хозяева просили нас взять
по нескольку плодов с собой и подержать их
дня три-четыре и тогда уже есть. Мы так и сделали.
Улица напоминает любой наш уездный город в летний
день, когда полуденное солнце жжет беспощадно, так что ни одной живой души не видно нигде; только ребятишки безнаказанно, с непокрытыми головами, бегают
по улице и звонким криком нарушают безмолвие.
Мы думали, что бездействие ветра протянется долгие
дни, но опасения наши оправдались не здесь, а гораздо южнее,
по ту сторону экватора, где бы всего менее должно было ожидать штилей.
Опять пошли
по узлу,
по полтора, иногда совсем не шли. Сначала мы не тревожились, ожидая, что не сегодня, так завтра задует поживее; но проходили
дни, ночи, паруса висели, фрегат только качался почти на одном месте, иногда довольно сильно, от крупной зыби, предвещавшей, по-видимому, ветер. Но это только слабое и отдаленное дуновение где-то, в счастливом месте, пронесшегося ветра. Появлявшиеся на горизонте тучки, казалось, несли дождь и перемену: дождь точно лил потоками, непрерывный, а ветра не было.
Спутники мои беспрестанно съезжали на берег, некоторые уехали в Капштат, а я глядел на холмы, ходил
по палубе, читал было, да не читается, хотел писать — не пишется. Прошло
дня три-четыре, инерция продолжалась.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону,
по причине знаменитых ветров, падающих с этой горы на город и залив.
В этот
день все из города разъезжаются
по дачам.
Приехав на место, рыщут
по этому жару целый
день, потом являются на сборное место к обеду, и каждый выпивает
по нескольку бутылок портера или элю и после этого приедут домой как ни в чем не бывало; выкупаются только и опять готовы есть.
— «Куда же отправитесь, выслужив пенсию?» — «И сам не знаю; может быть, во Францию…» — «А вы знаете по-французски?» — «О да…» — «В самом
деле?» И мы живо заговорили с ним, а до тех пор, правду сказать, кроме Арефьева, который отлично говорит по-английски, у нас рты были точно зашиты.
Буры
разделили ее на округи, построили города, церкви и ведут деятельную, патриархальную жизнь, не уступая,
по свидетельству многих английских путешественников, ни в цивилизации, ни в образе жизни жителям Капштата.
У англичан сначала не было положительной войны с кафрами, но между тем происходили беспрестанные стычки. Может быть, англичане успели бы в самом начале прекратить их, если б они в переговорах имели
дело со всеми или
по крайней мере со многими главнейшими племенами; но они сделали ошибку, обратясь в сношениях своих к предводителям одного главного племени, Гаики.
Негры племени финго, помогавшие англичанам, принуждены были есть свои щиты из буйволовой кожи, а готтентоты
по нескольку
дней довольствовались тем, что крепко перетягивали себе живот и этим заглушали голод.
В декабре 1850 г., за
день до праздника Рождества Христова, кафры первые начали войну, заманив англичан в засаду, и после стычки,
по обыкновению, ушли в горы. Тогда началась не война, а наказание кафров, которых губернатор объявил уже не врагами Англии, а бунтовщиками, так как они были великобританские подданные.
Выше сказано было, что колония теперь переживает один из самых знаменательных моментов своей истории: действительно оно так. До сих пор колония была не что иное, как английская провинция, живущая
по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а не действительным потребностям страны. Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за собою местные неудобства и затруднения в
делах.
На ночь нас развели
по разным комнатам. Но как особых комнат было только три, и в каждой
по одной постели, то пришлось
по одной постели на двоих. Но постели таковы, что на них могли бы лечь и четверо. На другой
день, часу в восьмом, Ферстфельд явился за нами в кабриолете, на паре прекрасных лошадей.
Не успели мы расположиться в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая
дева, и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около глаз, а у второй на носу и на лбу
по прыщику; у обеих вид невинности на лице.
Если им удастся приобрести несколько штук скота кражей, они едят без меры;
дни и ночи проводят в этом; а когда все съедят, туго подвяжут себе животы и сидят
по неделям без пищи».
В ожидании товарищей, я прошелся немного
по улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма. На улице не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие
по обеим сторонам улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил Зеленый с тоской, глядя на эту чистоту. При постройке города не жалели места: улицы так широки и длинны, что в самом
деле, без густого народонаселения, немного скучно на них смотреть.
Мы ехали песками
по речному
дну,
по которому местами росла трава.
Но все это ни к чему не повело: на другой
день нельзя было войти к нему в комнату, что случалось довольно часто
по милости змей, ящериц и потрошеных птиц.
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в тень. Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили
по болотистому
дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
На другой
день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет
по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра.
День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла
по берегу моря мимо дач и ферм.
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все, от чего так хотелось удалиться из Петербурга на время, пожить иначе,
по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его уехать, и
дня через два, с тем же Вандиком, который был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
На другой
день за завтраком сошлось нас опять всего пятеро или шестеро: полковник с женой, англичанин-крикун да мы. Завтракали по-домашнему.
В первый
день Пасхи, когда мы обедали у адмирала, вдруг с треском, звоном вылетела из полупортика рама, стекла разбились вдребезги, и кудрявый, седой вал, как сам Нептун, влетел в каюту и разлился
по полу.
Мы видели много вблизи и вдали игравших китов, стаи птиц, которым указано
по карте сидеть в таком-то градусе широты и долготы, и они в самом
деле сидели там: все альбатросы, чайки и другие морские птицы с лежащих в 77˚ восточной долготы пустых, каменистых островков — Амстердама и Св. Павла.
По ночам Реомюр показывал только градусом меньше против
дня.
Штили держали нас
дня два почти на одном месте, наконец 17 мая нашего стиля,
по чуть-чуть засвежевшему ветерку, мимо низменного, потерявшегося в зелени берега добрались мы до Анжерского рейда и бросили якорь. Чрез несколько часов прибыл туда же испанский транспорт, который вез из Испании отряд войск в Манилу.
На другой
день утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше
по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Я на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый
день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду, на легких проа отважно рыщут
по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Днем облитые ослепительным солнечным блеском воды сверкают, как растопленное серебро; лучи снопами отвесно и неотразимо падают на все — на скалы, на вершины пальм, на палубы кораблей и, преломляясь, льют каскады огня и блеска
по сторонам.
Вот ананасы так всем нам надоели: охотники ели
по целому в
день.