Неточные совпадения
После завтрака, состоявшего из горы мяса, картофеля и овощей, то есть тяжелого обеда, все расходились: офицеры
в адмиралтейство
на фрегат к работам, мы, не офицеры,
или занимались дома,
или шли за покупками, гулять, кто
в Портсмут, кто
в Портси, кто
в Саутси
или в Госпорт — это названия четырех городов, связанных вместе и составляющих Портсмут.
Когда услышите вой ветра с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует с востока, от вас,
пошлите мне поклон — дойдет. Но уж пристал к борту бот,
на который ссаживают лоцмана. Спешу запечатать письмо. Еще последнее «прости»! Увидимся ли?
В путешествии,
или походе, как называют мои товарищи, пока еще самое лучшее для меня — надежда воротиться.
Надеть ли поэзию, как праздничный кафтан,
на современную идею
или по-прежнему скитаться с ней
в родимых полях и лесах, смотреть
на луну, нюхать розы, слушать соловьев
или, наконец,
идти с нею сюда, под эти жаркие небеса? Научите.
Мы где-то
на перекрестке разошлись: кто
пошел в магазин редкостей, кто
в ванны
или даже
в бани, помещающиеся
в одном доме
на торговой площади, кто куда.
Первые везли
или несли тяжести,
шли на работу
в поденщики
или с работы.
Здесь нужны люди, которые бы
шли на подвиг;
или надо обмануть пришельцев, сказать, что клад зарыт
в земле, как сделал земледелец перед смертью с своими детьми, чтобы они изрыли ее всю.
Шагах
в пятидесяти оттуда,
на вязком берегу,
в густой траве, стояли по колени
в тине два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели
на эту толпу, не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти было некуда: направо ли, налево ли, все надо проходить чрез толпу
или идти в речку.
Мы
пошли вверх
на холм. Крюднер срубил капустное дерево, и мы съели впятером всю сердцевину из него. Дальше было круто
идти. Я не
пошел: нога не совсем была здорова, и я сел
на обрубке, среди бананов и таро, растущего
в земле, как морковь
или репа. Прочитав, что сандвичане делают из него poп-poп, я спросил каначку, что это такое. Она тотчас повела меня
в свою столовую и показала горшок с какою-то белою кашею, вроде тертого картофеля.
Мы стали прекрасно. Вообразите огромную сцену,
в глубине которой, верстах
в трех от вас, видны высокие холмы, почти горы, и у подошвы их куча домов с белыми известковыми стенами, черепичными
или деревянными кровлями. Это и есть город, лежащий
на берегу полукруглой бухты. От бухты
идет пролив, широкий, почти как Нева, с зелеными, холмистыми берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.
Так и есть, как я думал: Шанхай заперт,
в него нельзя попасть: инсургенты не пускают. Они дрались с войсками — наши видели. Надо ехать, разве потому только, что совестно быть
в полутораста верстах от китайского берега и не побывать
на нем. О войне с Турцией тоже не решено, вместе с этим не решено, останемся ли мы здесь еще месяц, как прежде хотели,
или сейчас
пойдем в Японию, несмотря
на то, что у нас нет сухарей.
Между прочим, я встретил целый ряд носильщиков: каждый нес по два больших ящика с чаем. Я следил за ними. Они
шли от реки: там с лодок брали ящики и несли
в купеческие домы, оставляя за собой дорожку чая, как у нас, таская кули, оставляют дорожку муки. Местный колорит!
В амбарах ящики эти упаковываются окончательно, герметически, и
идут на американские клипперы
или английские суда.
Но и инсургенты платят за это хорошо.
На днях они объявили, что готовы сдать город и просят прислать полномочных для переговоров. Таутай обрадовался и
послал к ним девять чиновников,
или мандаринов, со свитой. Едва они вошли
в город, инсургенты предали их тем ужасным, утонченным мучениям, которыми ознаменованы все междоусобные войны.
Мы
шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти
или двухстах друг от друга. Заглядывали
в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой,
в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только
на носу.
В руках у него была книга. Отец Аввакум взял у него книгу, снял с его носа очки, надел
на свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
«Куда же мы
идем?» — вдруг спросил кто-то из нас, и все мы остановились. «Куда эта дорога?» — спросил я одного жителя по-английски. Он показал
на ухо, помотал головой и сделал отрицательный знак. «Пойдемте
в столицу, — сказал И.
В. Фуругельм, —
в Чую,
или Чуди (Tshudi, Tshue — по-китайски Шоу-ли, главное место, но жители произносят Шули); до нее час ходьбы по прекрасной дороге, среди живописных пейзажей». — «Пойдемте».
Мы
шли в тени сосен, банианов
или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником, потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то.
В самом деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с одной
на другую, текли нити воды, орошая посевы риса.
Мы вышли к большому монастырю,
в главную аллею, которая ведет
в столицу, и сели там
на парапете моста. Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно
идут с ношами овощей взад и вперед
или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас.
В полях везде работают. Мы
пошли на сахарную плантацию. Она отделялась от большой дороги полями с рисом, которые были наполнены водой и походили
на пруды с зеленой, стоячей водой.
Опять
пошли мы кочевать, под предводительством индийца
или, как называет Фаддеев, цыгана,
в белой рубашке, выпущенной
на синие панталоны,
в соломенной шляпе, босиком, по пустым улицам, стараясь отворачивать от многих лавочек, откуда уж слишком пахло китайцами.
У многих, особенно у старух,
на шее,
на медной цепочке, сверх платья, висят медные же
или серебряные кресты
или медальоны с изображениями святых. Нечего прибавлять, что все здешние индийцы — католики.
В дальних местах, внутри острова, есть еще малочисленные племена,
или, лучше сказать, толпы необращенных дикарей; их называют негритами (negritos). Испанское правительство иногда
посылает за ними небольшие отряды солдат, как
на охоту за зверями.
Впрочем, если заговоришь вот хоть с этим американским кэптеном,
в синей куртке, который наступает
на вас с сжатыми кулаками, с стиснутыми зубами и с зверским взглядом своих глаз, цвета морской воды, он сейчас разожмет кулаки и начнет говорить, разумеется, о том, откуда
идет, куда, чем торгует, что выгоднее, привозить
или вывозить и т. п.
«
Или они под паром, эти поля, — думал я, глядя
на пустые, большие пространства, — здешняя почва так же ли нуждается
в отдыхе, как и наши северные нивы,
или это нерадение, лень?» Некого было спросить; с нами ехал К. И. Лосев, хороший агроном и практический хозяин, много лет заведывавший большим имением
в России, но знания его останавливались
на пшенице, клевере и далее не
шли.
Сначала взяли было один, а потом постепенно и все четыре рифа. Медленно, туго
шли мы,
или, лучше сказать, толклись
на одном месте. Долго
шли одним галсом, и 8-го числа воротились опять
на то же место, где были 7-го. Килевая качка несносная, для меня, впрочем, она лучше боковой, не толкает из угла
в угол, но кого укачивает, тем невыносимо.
Наконец,
в исходе XIV века, вступил
на престол дом Ли, который царствует и теперь, платя дань
или посылая подарки манчжурской, царствующей
в Китае династии.
Но обед и ужин не обеспечивали нам крова
на приближавшийся вечер и ночь. Мы
пошли заглядывать
в строения:
в одном лавка с товарами, но запертая. Здесь еще пока такой порядок торговли, что покупатель отыщет купца, тот отопрет лавку, отмеряет
или отрежет товар и потом запрет лавку опять.
В другом здании кто-то помещается: есть и постель, и домашние принадлежности, даже тараканы, но нет печей. Третий, четвертый домы битком набиты
или обитателями местечка,
или опередившими нас товарищами.
Вчера мы пробыли одиннадцать часов
в седлах, а с остановками — двенадцать с половиною. Дорога от Челасина
шла было хороша, нельзя лучше, даже без камней, но верстах
в четырнадцати
или пятнадцати вдруг мы въехали
в заросшие лесом болота. Лес част, как волосы
на голове, болота топки, лошади вязли по брюхо и не знали, что делать, а мы, всадники, еще меньше. Переезжая болото, только и ждешь с беспокойством, которой ногой оступится лошадь.
Погляжу
в одну,
в другую бумагу
или книгу, потом
в шканечный журнал и читаю: «Положили марсель
на стеньгу», «взяли грот
на гитовы», «ворочали оверштаг», «привели фрегат к ветру», «легли
на правый галс», «
шли на фордевинд», «обрасопили реи», «ветер дул NNO
или SW».
По окончании всех приготовлений адмирал,
в конце ноября, вдруг решился
на отважный шаг:
идти в центр Японии, коснуться самого чувствительного ее нерва, именно
в город Оосаки, близ Миако, где жил микадо, глава всей Японии, сын неба,
или, как неправильно прежде называли его
в Европе, «духовный император». Там, думал не без основания адмирал, японцы струсят неожиданного появления иноземцев
в этом закрытом и священном месте и скорее согласятся
на предложенные им условия.