Неточные совпадения
Экспедиция в Японию — не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому, кто
раз брался за перо. А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и что рассказывать и описывать? Это
одно и то же, что спросить, с какою физиономией явиться в общество?
Не лучше ли, когда порядочные люди называют друг друга просто Семеном Семеновичем или Васильем Васильевичем, не одолжив друг друга ни
разу, разве ненарочно, случайно, не ожидая ничего
один от другого, живут десятки лет, не неся тяжеcти уз, которые несет одолженный перед одолжившим, и, наслаждаясь друг другом, если можно, бессознательно, если нельзя, то как можно менее заметно, как наслаждаются прекрасным небом, чудесным климатом в такой стране, где дает это природа без всякой платы, где этого нельзя ни дать нарочно, ни отнять?
Выше сказано было, что колония теперь переживает
один из самых знаменательных моментов своей истории: действительно оно так. До сих пор колония была не что иное, как английская провинция, живущая по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а не действительным потребностям страны. Не
раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за собою местные неудобства и затруднения в делах.
— «Отчего же так?» — «Потребления больше: до двенадцати тысяч
одного английского войска; хлеб и вино идут отлично; цены славные: все в два с половиной
раза делается дороже».
Он с ранних лет живет в ней и четыре
раза то
один, то с товарищами ходил за крайние пределы ее, за Оранжевую реку, до 20˚ (южной) широты, частью для геологических исследований, частью из страсти к путешествиям и приключениям.
«Нет, не свалимся, — отвечал Вандик, — на камень, может быть, попадем не
раз, и в рытвину колесо заедет, но в овраг не свалимся:
одна из передних лошадей куплена мною недели две назад в Устере: она знает дорогу».
Наконец полетел
один орех, другой, третий. Только лишь толпа заметила нас, как все бросились к нам и заговорили
разом.
Ко мне уж не
раз подходил
один говорящий по-французски индиец.
На третий день после этого приехали два баниоса:
один бывший в прошедший
раз, приятель наш Баба-Городзаймон, который уже ознакомился с нами и освоился на фрегате, шутил, звал нас по именам, спрашивал название всего, что попадалось ему в глаза, и записывал.
Они попросили показать фрегат
одному из баниосов, который еще в первый
раз приехал.
Как им ни противно быть в родстве с китайцами, как ни противоречат этому родству некоторые резкие отличия
одних от других, но всякий
раз, как поглядишь на оклад и черты их лиц, скажешь, что японцы и китайцы близкая родня между собою.
Прожил ли
один час из тысячи
одной ночи, просидел ли в волшебном балете, или это так мелькнул перед нами
один из тех калейдоскопических узоров, которые мелькнут
раз в воображении, поразят своею яркостью, невозможностью и пропадут без следа?
Известно, что этот микадо (настоящий, законный государь, отодвинутый узурпаторами-наместниками, или сиогунами, на задний план) не может ни надеть два
раза одного платья, ни дважды обедать на
одной посуде. Все это каждый день меняется, и сиогун аккуратно поставляет ему обновки, но простые, подешевле.
Я прошел шестой, а все магазина не вижу, и
раза два ходил взад и вперед, не подозревая, что
одно широкое, осененное деревьями крыльцо и есть вход в магазин.
Лишь только вышли за бар, в открытое море, Гошкевич отдал обычную свою дань океану; глядя на него, то же сделал, с великим неудовольствием, отец Аввакум. Из неморяков меня только
одного ни
разу не потревожила морская болезнь: я не испытал и не понял ее.
С Новым годом! Как вы проводили старый и встретили Новый год? Как всегда: собрались, по обыкновению, танцевали, шумели, играли в карты, потом зевнули не
раз, ожидая боя полночи, поймали наконец вожделенную минуту и взялись за бокалы — все
одно, как пять, десять лет назад?
В первый
раз в жизни случилось мне провести последний день старого года как-то иначе, непохоже ни на что прежнее. Я обедал в этот день у японских вельмож! Слушайте же, если вам не скучно, подробный рассказ обо всем, что я видел вчера. Не берусь одевать все вчерашние картины и сцены в их оригинальный и яркий колорит. Обещаю
одно: верное, до добродушия, сказание о том, как мы провели вчерашний день.
Люди стали по реям и проводили нас, по-прежнему, троекратным «ура»; разноцветные флаги опять в
одно мгновение развязались и пали на снасти, как внезапно брошенная сверху куча цветов. Музыка заиграла народный гимн. Впечатление было все то же, что и в первый
раз. Я ждал с нетерпением салюта: это была новость. Мне хотелось видеть, что японцы?
Тронулись с места и мы. Только зашли наши шлюпки за нос фрегата, как из бока последнего вырвался клуб дыма, грянул выстрел, и вдруг горы проснулись и
разом затрещали эхом, как будто какой-нибудь гигант закатился хохотом. Другой выстрел, за ним выстрел на корвете, опять у нас, опять там: хохот в горах удвоился. Выстрелы повторялись: то раздавались на обоих судах в
одно время, то перегоняли друг друга; горы выходили из себя, а губернаторы, вероятно, пуще их.
Музыку они тоже слышали в первый
раз, и только
один из них качал головой в такт, как делают у нас меломаны, сидя в опере.
— Меня, — кротко и скромно отвечал Беттельгейм (но под этой скромностью таилось, кажется, не смирение). — Потом, — продолжал он, — уж постоянно стали заходить сюда корабли христианских наций, и именно от английского правительства разрешено
раз в год посылать
одно военное судно, с китайской станции, на Лю-чу наблюдать, как поступают с нами, и вот жители кланяются теперь в пояс. Они невежественны, грязны, грубы…
Один из них воспользовался первой минутой свободы, хлопнул
раза три крыльями и пропел, как будто хотел душу отвести; другие, менее терпеливые, поют, сидя у хозяев под мышками.
Как ни привык глаз смотреть на эти берега, но всякий
раз, оглянешь ли кругом всю картину лесистого берега, остановишься ли на
одном дереве, кусте, рогатом стволе, невольно трепет охватит душу, и как ни зачерствей, заплатишь обильную дань удивления этим чудесам природы. Какой избыток жизненных сил! какая дивная работа совершается почти в глазах! какое обилие изящного творчества пролито на каждую улитку, муху, на кривой сучок, одетый в роскошную одежду!
Ученость спокон века
одна и та же; истины написаны
раз, выучены и не изменяются никогда.
«Сохрани вас Боже! — закричал
один бывалый человек, — жизнь проклянете! Я десять
раз ездил по этой дороге и знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь ушла по пояс в воду, а задняя еще не сошла с пригорка, или наоборот. Не то так передняя вскакивает на мост, а задняя задерживает: вы-то в каком положении в это время? Между тем придется ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка не пройдет. Мученье!»
Все жители Аяна столпились около нас: все благословляли в путь. Ч. и Ф., без сюртуков, пошли пешком проводить нас с версту. На
одном повороте за скалу Ч. сказал: «Поглядите на море: вы больше его не увидите». Я быстро оглянулся, с благодарностью, с любовью, почти со слезами. Оно было сине, ярко сверкало на солнце серебристой чешуей. Еще минута — и скала загородила его. «Прощай, свободная стихия! в последний
раз…»
Я пригласил его пить чай. «У нас чаю и сахару нет, — вполголоса сказал мне мой человек, — все вышло». — «Как, совсем нет?» — «Всего
раза на два». — «Так и довольно, — сказал я, — нас двое». — «А завтра утром что станете кушать?» Но я знал, что он любил всюду находить препятствия. «Давно ли я видел у тебя много сахару и чаю?» — заметил я. «Кабы вы
одни кушали, а то по станциям и якуты, и якутки, чтоб им…» — «Без комплиментов! давай что есть!»
Наконец
одного здорового я застал врасплох и потребовал, чтобы он ехал. Он отговаривался тем, что недавно воротился и что надо лошадей кормить и самому поесть. «Сколько тебе нужно времени?» — спросил я. «Три часа». — «Корми четыре, а потом запрягай», — сказал я и принялся, не помню в который
раз, пить чай.
Потом стало ворочать его то в
одну, то в другую сторону с такой быстротой, что в тридцать минут, по словам рапорта, было сделано им сорок два оборота! Наконец начало бить фрегат, по причине переменной прибыли и убыли воды, об дно, о свои якоря и класть то на
один, то на другой бок. И когда во второй
раз положило — он оставался в этом положении с минуту…