Неточные совпадения
Механик, инженер не побоится упрека в незнании политической экономии: он никогда не прочел
ни одной книги по этой части; не заговаривайте
с ним и о естественных науках,
ни о чем, кроме инженерной части, — он покажется так жалко ограничен… а между
тем под этою ограниченностью кроется иногда огромный талант и всегда сильный ум, но ум, весь ушедший в механику.
Кажется,
ни за что не умрешь в этом целебном, полном неги воздухе, в теплой атмосфере,
то есть не умрешь от болезни, а от старости разве, и
то когда заживешь чужой век. Однако здесь оканчивает жизнь дочь бразильской императрицы, сестра царствующего императора. Но она прибегла к целительности здешнего воздуха уже в последней крайности, как прибегают к первому знаменитому врачу — поздно:
с часу на час ожидают ее кончины.
Когда вы будете на мысе Доброй Надежды, я вам советую не хлопотать
ни о лошадях,
ни об экипаже, если вздумаете посмотреть колонию: просто отправляйтесь
с маленьким чемоданчиком в Long-street в Капштате, в контору омнибусов; там справитесь, куда и когда отходят они, и за четвертую часть
того, что нам стоило, можете объехать вдвое больше.
По-французски он не знал
ни слова. Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на
том и на другом языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся
с нами иностранцы, удивление, что русские говорят на всех языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
На другой день утром мы ушли, не видав
ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки
с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и
те обросли густою зеленью.
Все это сделано. Город Виктория состоит из одной, правда, улицы, но на ней почти нет
ни одного дома; я ошибкой сказал выше домы: это все дворцы, которые основаниями своими купаются в заливе. На море обращены балконы этих дворцов, осененные
теми тощими бананами и пальмами, которые видны
с рейда и которые придают такой же эффект пейзажу, как принужденная улыбка грустному лицу.
Вон
тот холм, как он
ни зелен,
ни приютен, но ему чего-то недостает: он должен бы быть увенчан белой колоннадой
с портиком или виллой
с балконами на все стороны,
с парком,
с бегущими по отлогостям тропинками.
Если не нам,
то американцам, если не американцам,
то следующим за ними — кому бы
ни было, но скоро суждено опять влить в жилы Японии
те здоровые соки, которые она самоубийственно выпустила вместе
с собственною кровью из своего тела, и одряхлела в бессилии и мраке жалкого детства.
Весь день и вчера всю ночь писали бумаги в Петербург; не до посетителей было, между
тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть
с ответом. О береге все еще
ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не прочтут письма из России и не узнают, в чем дело, в надежде, что, может быть, и на берег выходить не понадобится.
Сегодня встаем утром: теплее вчерашнего; идем на фордевинд,
то есть ветер дует прямо
с кормы; ходу пять узлов и ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но что за безотрадные скалы! какие дикие места!
ни кустика нет. Говорят, есть деревня тут: да где же? не видать ничего, кроме скал.
После обеда нас повели в особые галереи играть на бильярде. Хозяин и некоторые гости, узнав, что мы собираемся играть русскую, пятишаровую партию, пришли было посмотреть, что это такое, но как мы
с Посьетом в течение получаса не сделали
ни одного шара,
то они постояли да и ушли, составив себе, вероятно, не совсем выгодное понятие о русской партии.
Лишь только вышли за бар, в открытое море, Гошкевич отдал обычную свою дань океану; глядя на него,
то же сделал,
с великим неудовольствием, отец Аввакум. Из неморяков меня только одного
ни разу не потревожила морская болезнь: я не испытал и не понял ее.
Оно
тем более замечательно, что подарок сделан, конечно,
с согласия и даже по повелению правительства, без воли которого
ни один японец, кто бы он
ни был,
ни принять,
ни дать ничего не смеет.
Адмирал сказал им, что хотя отношения наши
с ними были не совсем приятны, касательно отведения места на берегу, но он понимает, что губернаторы ничего без воли своего начальства не делали и потому против них собственно ничего не имеет, напротив, благодарит их за некоторые одолжения, доставку провизии, воды и т. п.; но просит только их представить своему начальству, что если оно намерено вступить в какие бы
то ни было сношения
с иностранцами,
то пора ему подумать об отмене всех этих стеснений, которые всякой благородной нации покажутся оскорбительными.
Кажется, они говорят это по наущению японцев; а может быть, услышав от американцев, что
с японцами могут возникнуть у них и у европейцев несогласия, ликейцы, чтоб не восстановить против себя
ни тех ни других, заранее отрекаются от японцев.
А
с тех пор, как топлю каменным углем, не видать
ни одного».
«Они
ни в чем не нуждаются, — сказал он, — работают мало, и если выработают какой-нибудь реал в сутки,
то есть восьмую часть талера (около 14 коп. сер.),
то им
с лишком довольно на целый день.
Я вошел в свою каюту, в которой не был
ни разу
с тех пор, как переехал на берег.
Нам прислали быков и зелени. Когда поднимали
с баркаса одного быка, вдруг петля сползла у него
с брюха и остановилась у шеи; бык стал было задыхаться, но его быстро подняли на палубу и освободили. Один матрос на баркасе, вообразив, что бык упадет назад в баркас, предпочел лучше броситься в воду и плавать, пока бык будет падать; но падение не состоялось, и предосторожность его возбудила общий хохот, в
том числе и мой, как мне
ни было скучно.
Как
ни привыкнешь к морю, а всякий раз, как надо сниматься
с якоря, переживаешь минуту скуки: недели, иногда месяцы под парусами — не удовольствие, а необходимое зло. В продолжительном плавании и сны перестают сниться береговые.
То снится, что лежишь на окне каюты, на аршин от кипучей бездны, и любуешься узорами пены, а другой бок судна поднялся сажени на три от воды;
то видишь в тумане какой-нибудь новый остров, хочется туда, да рифы мешают…
Объясниться
с ними было нельзя: они не умели
ни говорить,
ни писать по-китайски, да к
тому же еще все пьяны.
Как берег
ни красив, как
ни любопытен, но тогда только глаза путешественника загорятся огнем живой радости, когда они завидят жизнь на берегу. Шкуна между
тем, убавив паров, подвигалась прямо на утесы. Вот два из них вдруг посторонились, и нам открылись сначала два купеческих судна на рейде, потом длинное деревянное строение на берегу
с красной кровлей.
Я только было похвалил юрты за отсутствие насекомых, как на прошлой же станции столько увидел тараканов, сколько никогда не видал
ни в какой русской избе. Я не решился войти. Здесь
то же самое, а я ночую! Но, кажется, тут не одни тараканы: ужели это от них я ворочаюсь
с боку на бок?
Он много рассказывал любопытного о них. Он обласкал одного чукчу, посадил его
с собой обедать, и
тот потом не отходил от него
ни на шаг, служил ему проводником, просиживал над ним ночью, не смыкая глаз и охраняя его сон, и расстался
с ним только на границе чукотской земли. Поступите
с ним грубо, постращайте его — и во сколько лет потом не изгладите впечатления!
И только на другой день, на берегу, вполне вникнул я в опасность положения, когда в разговорах об этом объяснилось, что между берегом и фрегатом, при этих огромных, как горы, волнах, сообщения на шлюпках быть не могло; что если б фрегат разбился о рифы,
то ни наши шлюпки — а их шесть-семь и большой баркас, —
ни шлюпки
с других наших судов не могли бы спасти и пятой части всей нашей команды.
Кажется, я смело могу поручиться за всех моих товарищей плавания, что
ни у кого из них не было
с этою прекрасною личностью
ни одной неприятной, даже досадной, минуты… А если бывали,
то вот какого комического свойства. Например, помню, однажды, гуляя со мной на шканцах, он вдруг… плюнул на палубу. Ужас!
Так кончилась эта экспедиция, в которую укладываются вся «Одиссея» и «Энеида» — и
ни Эней,
с отцом на плечах,
ни Одиссей не претерпели и десятой доли
тех злоключений, какие претерпели наши аргонавты, из которых «иных уж нет, а
те далече!»
Неточные совпадения
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите,
то… Только увидите, что идет кто-нибудь
с просьбою, а хоть и не
с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы
с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре,
тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет,
то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б
с ними изъясняться: он по-русски
ни слова не знает.
Артемий Филиппович. Да, Аммос Федорович, кроме вас, некому. У вас что
ни слово,
то Цицерон
с языка слетел.
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут
ни из
того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась
с ним так свободно, как будто
с каким-нибудь Добчинским.
Пришел солдат
с медалями, // Чуть жив, а выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в
том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я был, а не убит! // А во-вторых, важней
того, // Я и во время мирное // Ходил
ни сыт
ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!