Неточные совпадения
Иногда на другом конце
заведут стороной, вполголоса, разговор, что вот зелень
не свежа, да и дорога, что кто-нибудь будто был на берегу и видел лучше, дешевле.
Плохо, когда друг
проводит в путь, встретит или выручит из беды по обязанности, а
не по влечению.
В других местах достало бы
не меньше средств
завести все это, да везде ли придут зрители и слушатели толпами поддержать мысль учредителя?
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола
не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги,
заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Консул извинился, что
не может
провожать нас в горы.
Благодарностям
не было конца. Все вышли меня
провожать, и хозяин, и женщины, награждая разными льстивыми эпитетами.
Но что это? совсем
не то: они
возят друг друга на плечах около мачт.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно
проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком
не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти
не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Из хозяев никто
не говорил по-английски, еще менее по-французски. Дед хозяина и сам он, по словам его, отличались нерасположением к англичанам, которые «наделали им много зла», то есть выкупили черных, уняли и унимают кафров и другие хищные племена, учредили новый порядок в управлении колонией,
провели дороги и т. п. Явился сын хозяина, здоровый, краснощекий фермер лет двадцати пяти, в серой куртке, серых панталонах и сером жилете.
Кучера, несмотря на водку, решительно объявили, что день чересчур жарок и дальше ехать кругом всей горы нет возможности. Что с ними делать: браниться? —
не поможет.
Заводить процесс за десять шиллингов — выиграешь только десять шиллингов, а кругом Льва все-таки
не поедешь. Мы велели той же дорогой ехать домой.
Мы долго
не могли
отвести глаз от этой монотонной, но грандиозной картины.
«
Отвези в последний раз в Саймонстоун, — сказал я
не без грусти, — завтра утром приезжай за нами». — «Yes, sir, — отвечал он, — а знаете ли, — прибавил потом, — что пришло еще русское судно?» — «Какое? когда?» — «Вчера вечером», — отвечал он.
«Good bye!» — прощались мы печально на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все вышли
проводить и взять обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили доктора, верхом, с женой, и на вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «Нет», — обманул я его, чтоб
не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит
не веселей нашего «прощай».
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока еще стекается все, что нужно и
не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить: других потребностей и целей здесь нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино,
заводит дороги, домы, прорубается в глушь…
Вы едва являетесь в порт к индийцам, к китайцам, к диким — вас окружают лодки, как окружили они здесь нас: прачка-китаец или индиец берет ваше тонкое белье, крахмалит, моет, как в Петербурге; является портной, с длинной косой, в кофте и шароварах, показывает образчики сукон, материй, снимает мерку и шьет европейский костюм; съедете на берег — жители
не разбегаются в стороны, а встречают толпой,
не затем чтоб драться, а чтоб предложить карету, носилки,
проводить в гостиницу.
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли
свезти на берег команду. Офицеры тоже захотели
провести там день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и
не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
Да я ли один скучаю? Вон Петр Александрович сокрушительно вздыхает,
не зная, как он будет продовольствовать нас: дадут ли японцы провизии, будут ли
возить свежую воду; а если и дадут, то по каким ценам? и т. п. От презервов многие «воротят носы», говорит он.
Промахнувшись раз, японцы стали слишком осторожны: адмирал сказал, что, в ожидании ответа из Едо об отведении нам места, надо
свезти пока на пустой, лежащий близ нас, камень хронометры для поверки. Об этом вскользь сказали японцам: что же они? на другой день на камне воткнули дерево, чтоб сделать камень похожим на берег, на который мы обещали
не съезжать. Фарсеры!
Сейчас подняли красный флаг, которым у нас вызывают гокейнсов: им объявили, чтоб этого
не было; что если их лодки будут подходить близко, то их
отведут силой дальше.
«Точно так-с, — отвечал он с той улыбкой человека навеселе, в которой умещаются и обида и удовольствие, — писать вовсе
не могу», — прибавил он, с влажными глазами и с той же улыбкой, и старался
водить рукой по воздуху, будто пишет.
Японцы приезжали от губернатора сказать, что он
не может совсем снять лодок в проходе; это вчера, а сегодня, то есть 29-го, объявили, что губернатор желал бы совсем закрыть проезд посредине, а открыть с боков, у берега,
отведя по одной лодке. Адмирал приказал сказать, что если это сделают, так он велит своим шлюпкам
отвести насильно лодки, которые осмелятся заставить собою средний проход к корвету. Переводчики, увидев, что с ними
не шутят, тотчас убрались и чаю
не пили.
Вчера
отвели насильно две их лодки дальше от фрегата; сам я
не видал этого, но, говорят, забавно было смотреть, как они замахали руками, когда наши катера подошли, приподняли их якорь и оттащили далеко.
Воскресенье: началось, по обыкновению, обедней, потом приезжали переводчики сказать, что исполнят наше желание и
отведут лодки дальше, но только просили, чтоб мы сами этого
не делали.
После обеда тотчас явились японцы и сказали, что хотя губернатор и
не имеет разрешения, но берет все на себя и
отводит место.
Губернатор, узнав, что мы отказываемся принять и другое место, отвечал, что больше у него нет никаких, что указанное нами принадлежит князю Омуре, на которое он
не имеет прав. Оба губернатора после всего этого успокоились: они объявили нам, что полномочные назначены, место
отводят, следовательно, если мы и за этим за всем уходим, то они уж
не виноваты.
В таможню опиума, разумеется,
не повезут, но если кто
провезет тайком, тому, кроме огромных барышей, ничего
не достается.
А оно никогда
не найдет, потому что подкупленные агенты всегда умеют заблаговременно предупредить хозяина, и груз бросят в реку или
свезут: тогда правительство, за фальшивое подозрение,
не разделается с иностранцами, и оттого осмотра никогда
не бывает.
Вино у Каннингама, разумеется, было прекрасное; ему привозили из Европы. Вообще же в продаже в этих местах, то есть в Сингапуре, Гонконге и Шанхае, вина никуда
не годятся. Херес, мадера и портвейн сильно приправлены алкоголем, заглушающим нежный букет вин Пиренейского полуострова. Да их большею частью
возят не оттуда, а с мыса Доброй Надежды. Шампанское идет из Америки и просто никуда
не годится. Это американское шампанское свирепствует на Сандвичевых островах и вот теперь проникло в Китай.
Они долго
не допустят свободно ходить по своим городам, ездить внутрь страны,
заводить частные сношения, даже и тогда, когда решатся начать торговлю с иностранцами.
С Новым годом! Как вы
проводили старый и встретили Новый год? Как всегда: собрались, по обыкновению, танцевали, шумели, играли в карты, потом зевнули
не раз, ожидая боя полночи, поймали наконец вожделенную минуту и взялись за бокалы — все одно, как пять, десять лет назад?
В первый раз в жизни случилось мне
провести последний день старого года как-то иначе, непохоже ни на что прежнее. Я обедал в этот день у японских вельмож! Слушайте же, если вам
не скучно, подробный рассказ обо всем, что я видел вчера.
Не берусь одевать все вчерашние картины и сцены в их оригинальный и яркий колорит. Обещаю одно: верное, до добродушия, сказание о том, как мы
провели вчерашний день.
Вслед за нами явилось к фрегату множество лодок, и старший чиновник спросил, довольны ли мы: это только предлог, а собственно ему поручено
проводить нас и донести, что он доставил нас в целости на фрегат. Случись с нами что-нибудь, несчастие, неприятность, хотя бы от провожатых и
не зависело отвратить ее, им бы досталось.
«Вы
не взыщете, а я все-таки должен буду отвечать, если хоть один стул попортится», — заметил он и
не согласился, а предложил, если нам скучно
возить их самим, брать их и доставлять обратно в японской лодке, что и делалось.
Японцы будут мешать съезжать на берег,
свозить товары; затеется
не раз ссора, может быть драка, сначала частная, а там…
Губернаторам послали по куску шелковой материи; они отдарили, уж
не знаю чем: ящиков
возили так много, что нам надоело даже любопытствовать, что в них такое.
«Что это такое? — твердил я, удивляясь все более и более, — этак
не только Феокриту, поверишь и мадам Дезульер и Геснеру с их Меналками, Хлоями и Дафнами; недостает барашков на ленточках». А тут кстати, как нарочно, наших баранов велено
свезти на берег погулять, будто в дополнение к идиллии.
Их помирили, заставив китайцев подписать условие слушаться, а шкиперу посоветовали
завести побольше порядка и воды, да
не идти прямо в Сан-Франциско, а зайти на Сандвичевы острова.
Мы шли, шли в темноте, а проклятые улицы
не кончались: все заборы да сады. Ликейцы, как тени, неслышно скользили во мраке. Нас
провожал тот же самый, который принес нам цветы. Где было грязно или острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы
не туда попали, и, если б
не провожатый, мы проблуждали бы целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали в открытое море.
Вот,
не угодно ли, вас
проводит туда кули, а вы заплатите ему за это реал или, пожалуй, больше».
«Почему ж, — думал я, —
не быть у китайца русым волосам и красному носу, как у европейца? ведь англичане давно уж распространяют в Китае просвещение и
завели много своего.
Из этих волокон делают материи, вроде кисеи, легкие, прозрачные, и потом носовые платки, те дорогие лоскутки, которые барыни
возят в вечерние собрания напоказ и в которые сморкаться
не положено.
Можно подумать, что августинцы совсем
не любят отдыхать, а
проводят все время в трудах и богомыслии.
Вдруг послышались пушечные выстрелы. Это суда на рейде салютуют в честь новорожденной принцессы. Мы поблагодарили епископа и простились с ним. Он
проводил нас на крыльцо и сказал, что непременно побывает на рейде. «
Не хотите ли к испанскому епископу?» — спросил миссионер; но был уже час утра, и мы отложили до другого дня.
«Наши ребята, — продолжал он, — наелись каких-то стручков, словно бобы, и я один съел — ничего, годится, только рот совсем
свело,
не разожмешь, а у них животы подвело, их с души рвет: теперь стонут».
Сегодня два события, следовательно, два развлечения: кит зашел в бухту и играл у берегов да наши куры, которых
свезли на берег, разлетелись, штук сто. Странно: способность летать вдруг в несколько дней развилась в лесу так, что
не было возможности поймать их; они летали по деревьям, как лесные птицы. Нет сомнения, что если они одичают, то приобретут все способности для летанья, когда-то, вероятно, утраченные ими в порабощенном состоянии.
Они брали нас за руки и
не могли
отвести от них глаз, хотя у самих руки были слегка смуглы и даже чисты, то есть у высшего класса.
Другой переводчик, Эйноске, был в Едо и возился там «с людьми Соединенных Штатов». Мы узнали, что эти «люди» ведут переговоры мирно; что их точно так же
провожают в прогулках лодки и
не пускают на берег и т. п. Еще узнали, что у них один пароход приткнулся к мели и начал было погружаться на рейде; люди уже бросились на японские лодки, но пробитое отверстие успели заткнуть. Американцы в Едо
не были, а только в его заливе, который мелководен, и на судах к столице верст за тридцать подойти нельзя.
12-го апреля, кучами
возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали в пять. Я
не видал их; говорят, ели много. Ойе ел мясо в первый раз в жизни и в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее целую ложку: у него покраснел лоб и выступили слезы. Губернатору послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра хотят сниматься с якоря, идти к берегам Сибири.
«Помилуйте! — начали потом пугать меня за обедом у начальника порта, где собиралось человек пятнадцать за столом, — в качках
возят старух или дам».
Не знаю, какое различие полагал собеседник между дамой и старухой. «А старика можно?» — спросил я. «Можно», — говорят. «Ну так я поеду в качке».
Все жители Аяна столпились около нас: все благословляли в путь. Ч. и Ф., без сюртуков, пошли пешком
проводить нас с версту. На одном повороте за скалу Ч. сказал: «Поглядите на море: вы больше его
не увидите». Я быстро оглянулся, с благодарностью, с любовью, почти со слезами. Оно было сине, ярко сверкало на солнце серебристой чешуей. Еще минута — и скала загородила его. «Прощай, свободная стихия! в последний раз…»