Неточные совпадения
Пожалуйста,
не пишите мне, что началась опера, что на сцене появилась новая французская пьеса, что открылось такое-то общественное увеселительное место: мне хочется
забыть физиономию петербургского общества.
Светский человек умеет поставить себя в такое отношение с вами, как будто
забывает о себе и делает все для вас, всем жертвует вам,
не делая в самом деле и
не жертвуя ничего, напротив, еще курит ваши же сигары, как барон мои.
Про старушку скажут, что это одна «вдова», пожалуй, назовут Настасьей Тихоновной, фамилию она почти
забыла, а другие и подавно: она
не нужна ей больше.
Если еще при попутном ветре, так это значит мчаться во весь дух на лихой тройке,
не переменяя лошадей!» Внизу, за обедом, потом за чашкой кофе и сигарой, а там за книгой, и
забыли про океан… да
не то что про океан, а
забыли и о фрегате.
Человек мечется в тоске, ищет покойного угла, хочет забыться,
забыть море, качку, почитать, поговорить —
не удается.
Да, я
забыл сказать, что мы
не последовали примеру большей части мореплавателей, которые, отправляясь из Европы на юг Америки или Африки, стараются, бог знает для чего, пересечь экватор как можно дальше от Африки.
До 1846 г. колония была покойна, то есть войны
не было; но это опять
не значило, чтоб
не было грабежей. По мере того как кафры
забывали о войне, они делались все смелее; опять поднялись жалобы с границ. Губернатор созвал главных мирных вождей на совещание о средствах к прекращению зла. Вожди, обнаружив неудовольствие на эти грабежи, объявили, однако же, что они
не в состоянии отвратить беспорядков. Тогда в марте 1846 г. открылась опять война.
Между прочим, он подарил нашему доктору корень алоэ особой породы, который растет без всякого грунта. Посади его в пустой стакан, в банку, поставь просто на окно или повесь на стену и
забудь — он будет расти,
не завянет,
не засохнет. Так он рос и у доктора, на стене, и года в два обвил ее всю вокруг.
Но этого
не бывает; надо искусственно дойти до потери сознания о ней,
забывать ее, то есть беспрестанно помнить, что надо
забывать.
Не стану исчислять всего, да и
не сумею, отчасти потому, что
забыл, отчасти
не разобрал половину английских названий хорошенько, хотя Вампоа, живущий лет двадцать в Сингапуре, говорит по-английски, как англичанин.
Пробегая глазами только по платьям и
не добираясь до этих бритых голов, тупых взглядов и выдавшихся верхних челюстей, я
забывал, где сижу: вместо крайнего Востока как будто на крайнем Западе: цвет? в туалете — как у европейских женщин.
Но в Петербурге есть ярко освещенные залы, музыка, театр, клубы — о дожде
забудешь; а здесь есть скрип снастей, тусклый фонарь на гафеле да одни и те же лица, те же разговоры: зачем это
не поехал я в Шанхай!
Хозяева были любезны. Пора назвать их: старика зовут Тсутсуй Хизе-но-ками-сама, второй Кавадзи Сойемон-но-ками… нет,
не ками, а дзио-сами, это все равно: «дзио» и «ками» означают равный титул; третий Алао Тосан-но-ками-сама; четвертого…
забыл, после скажу. Впрочем, оба последние приданы только для числа и большей важности, а в сущности они сидели с поникшими головами и молча слушали старших двух, а может быть, и
не слушали, а просто заседали.
«Что там написано? прочтите», — спросили мы Гошкевича. «
Не вижу, высоко», — отвечал он. Мы
забыли, что он был близорук.
«
Не может
забыть побоев!» — шепнул мне один из товарищей.
Расскажу, когда дойдет очередь, если
не…
забуду.
Я
забыл, что я
не в Гонконге,
не в Сингапуре, наконец
не в Китае, где китайцы говорят по-английски.
Он рассердился, или боль еще от пинков
не прошла, только он с колом гонялся за акулой, стараясь ударить ее по голове и
забывая, что он был босиком и что ноги его чуть
не касались пасти.
Они
забыли всякую важность и бросились вслед за нами с криком и, по-видимому, с бранью, показывая знаками, чтобы мы
не ходили к деревням; но мы и
не хотели идти туда, а дошли только до горы, которая заграждала нам путь по берегу.
П. А. Тихменев, взявшийся заведовать и на суше нашим хозяйством, то и дело ходит в пакгауз и всякий раз воротится то с окороком, то с сыром, поминутно просит денег и рассказывает каждый день раза три, что мы будем есть, и даже — чего
не будем. «Нет, уж курочки и в глаза
не увидите, — говорит он со вздохом, — котлет и рису, как бывало на фрегате, тоже
не будет. Ах, вот
забыл: нет ли чего сладкого в здешних пакгаузах? Сбегаю поскорей; черносливу или изюму: компот можно есть». Схватит фуражку и побежит опять.
О Якутске собственно я знал только, да и вы, вероятно,
не больше знаете, что он главный город области этого имени, лежит под 62˚ с‹еверной› широты, производит торг пушными товарами и что, как я узнал теперь, в нем нет… гостиницы. Я даже
забыл, а может быть и
не знал никогда, что в нем всего две тысячи семьсот жителей.
Об убитом никто
не заботится: «Должно быть, дурной человек был!» — говорят они и
забывают о нем.
Другое дело «опасные» минуты: они нечасты, и даже иногда вовсе незаметны, пока опасность
не превратится в прямую беду. И мне случалось
забывать или, по неведению, прозевать испугаться там, где бы к этому было больше повода, нежели при падении посуды из шкафа, иногда самого шкафа или дивана.
О многих «страшных» минутах я подробно писал в своем путевом журнале, но почти
не упомянул об «опасных»: они
не сделали на меня впечатления,
не потревожили нерв — и я
забыл их или, как сказал сейчас, прозевал испугаться, оттого, вероятно, прозевал и описать. Упомяну теперь два-три таких случая.
Но, вероятно, флага, за туманом, с берегу
не было видно (я теперь
забыл эти подробности), а пушка могла палить и по другой причине: что бы там ни было, но лоцман
не явился.
Опять скандал! Капитана наверху
не было — и вахтенный офицер смотрел на архимандрита — как будто хотел его съесть, но
не решался заметить, что на шканцах сидеть нельзя. Это, конечно, знал и сам отец Аввакум, но по рассеянности
забыл,
не приписывая этому никакой существенной важности. Другие, кто тут был, улыбались — и тоже ничего
не говорили. А сам он
не догадывался и, «отдохнув», стал опять ходить.