Неточные совпадения
И вдруг неожиданно суждено
было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я
буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю
ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя
не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Но эта первая буря мало подействовала на меня:
не бывши никогда в море, я думал, что это так должно
быть, что иначе
не бывает, то
есть что корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под
ног и море как будто опрокидывается на голову.
Говорят, англичанки еще отличаются величиной своих
ног:
не знаю, правда ли? Мне кажется, тут
есть отчасти и предубеждение, и именно оттого, что никакие другие женщины
не выставляют так своих
ног напоказ, как англичанки: переходя через улицу, в грязь, они так высоко поднимают юбки, что… дают полную возможность рассматривать
ноги.
«Что скажешь, Прохор?» — говорит барин небрежно. Но Прохор ничего
не говорит; он еще небрежнее достает со стены машинку, то
есть счеты, и подает барину, а сам, выставив одну
ногу вперед, а руки заложив назад, становится поодаль. «Сколько чего?» — спрашивает барин, готовясь класть на счетах.
Эта качка напоминала мне пока наши похождения в Балтийском и Немецком морях —
не больше.
Не привыкать уже
было засыпать под размахи койки взад и вперед, когда голова и
ноги постепенно поднимаются и опускаются. Я кое-как заснул, и то с грехом пополам: но
не один раз будил меня стук, топот людей, суматоха с парусами.
Трудно
было и обедать: чуть зазеваешься, тарелка наклонится, и ручей супа быстро потечет по столу до тех пор, пока обратный толчок
не погонит его назад. Мне уж становилось досадно: делать ничего нельзя, даже читать. Сидя ли, лежа ли, а все надо думать о равновесии, упираться то
ногой, то рукой.
Я
не только стоять, да и сидеть уже
не мог, если
не во что
было упираться руками и
ногами.
Кое-как добрался я до своей каюты, в которой
не был со вчерашнего дня, отворил дверь и
не вошел — все эти термины теряют значение в качку —
был втиснут толчком в каюту и старался удержаться на
ногах, упираясь кулаками в обе противоположные стены.
Но ему
не верилось, как это человек может
не ходить, когда
ноги есть.
«Да неужели
есть берег? — думаешь тут, — ужели я
был когда-нибудь на земле, ходил твердой
ногой, спал в постели, мылся пресной водой,
ел четыре-пять блюд, и все в разных тарелках, читал, писал на столе, который
не пляшет?
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы
были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под
ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе
не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан
был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что
не могла встать на
ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Зеленый сначала бил весело
ногами о свою скамью:
не в его натуре
было долго и смирно сидеть на одном месте.
У окон и дверей висели плотные шелковые драпри из материй, каких
не делают нынче; чистота
была неимоверная: жаль
было ступать
ногами по этим лакированным полам.
Надо
было переправляться вброд; напрасно Вандик понукал лошадей: они
не шли. «Аппл!» — крикнет он, направляя их в воду, но передние две только коснутся
ногами воды и вдруг возьмут направо или налево, к берегу.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и
не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными
ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут
были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
По трапам еще стремились потоки, но у меня
ноги уж
были по колени в воде — нечего разбирать, как бы посуше пройти. Мы выбрались наверх: темнота ужасная, вой ветра еще ужаснее;
не видно
было, куда ступить. Вдруг молния.
Я хотел
было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль
была мне
не к лицу. Однако ж пора
было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом с
ног до головы и легком платье, но
было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде
выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия
ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Мы пошли вверх на холм. Крюднер срубил капустное дерево, и мы съели впятером всю сердцевину из него. Дальше
было круто идти. Я
не пошел:
нога не совсем
была здорова, и я сел на обрубке, среди бананов и таро, растущего в земле, как морковь или репа. Прочитав, что сандвичане делают из него poп-poп, я спросил каначку, что это такое. Она тотчас повела меня в свою столовую и показала горшок с какою-то белою кашею, вроде тертого картофеля.
Наконец они решились, и мы толпой окружили их: это первые наши гости в Японии. Они с боязнью озирались вокруг и, положив руки на колени, приседали и кланялись чуть
не до земли. Двое
были одеты бедно: на них
была синяя верхняя кофта, с широкими рукавами, и халат, туго обтянутый вокруг поясницы и
ног. Халат держался широким поясом. А еще? еще ничего; ни панталон, ничего…
Стоят на
ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто
не волнует, что нет в этой массе людей постоянной идеи и цели, какая должна
быть в мыслящей толпе, что они
едят, спят и больше ничего
не делают, что привыкли к этой жизни и любят ее.
Но эти раки мне
не понравились: клешней у них нет, и шеи тоже, именно нет того, что хорошо в раках;
ноги недурны, но крепки; в средине рака много всякой дряни, но
есть и белое мясо, которым наполнен низ всей чашки.
Я еще
не был здесь на берегу —
не хочется, во-первых, лазить по голым скалам, а во-вторых,
не в чем: сапог нет, или, пожалуй, вон их целый ряд, но ни одни нейдут на
ногу.
Я советую вам ехать в дальний вояж без сапог или в тех только, которые
будут на
ногах; но возьмите с собой побольше башмаков и ботинок… и то
не нужно: везде сделают вам.
Я сначала, как заглянул с палубы в люк,
не мог постигнуть, как сходят в каюту: в трапе недоставало двух верхних ступеней, и потому надо
было прежде сесть на порог, или «карлинсы», и спускать
ноги вниз, ощупью отыскивая ступеньку, потом, держась за веревку, рискнуть прыгнуть так, чтобы попасть
ногой прямо на третью ступеньку.
Надо
было каждый раз нагибаться, чтоб парусом
не сшибло с
ног.
Ну чем он
не европеец? Тем, что однажды за обедом спрятал в бумажку пирожное, а в другой раз слизнул с тарелки сою из анчоусов, которая ему очень понравилась? это местные нравы — больше ничего. Он до сих пор
не видал тарелки и ложки,
ел двумя палочками, похлебку свою
пил непосредственно из чашки. Можно ли его укорять еще и за то, что он, отведав какого-нибудь кушанья, отдавал небрежно тарелку Эйноске, который, как пудель, сидел у
ног его? Переводчик брал, с земным поклоном, тарелку и доедал остальное.
В самом деле, для непривычного человека покажется жутко, когда вдруг четыреста человек, по барабану, бегут к пушкам, так что
не подвертывайся: сшибут с
ног; раскрепляют их, отодвигают, заряжают, палят (примерно только, ударными трубками, то
есть пистонами) и опять придвигают к борту.
На ней
было широкое и длинное шелковое голубое платье, надетое как-то на плечо, вроде цыганской шали, белые чистые шаровары; прекрасная, маленькая, но
не до уродливости
нога, обутая по-европейски.
Мы толпой стояли вокруг, матросы теснились тут же, другие взобрались на ванты, все наблюдали,
не обнаружит ли акула признаков жизни, но признаков
не было. «Нет, уж кончено, — говорили некоторые, — она вся изранена и издохла». Другие, напротив, сомневались и приводили примеры живучести акул, и именно, что они иногда, через три часа после мнимой смерти, судорожно откусывали руки и
ноги неосторожным.
Он рассердился, или боль еще от пинков
не прошла, только он с колом гонялся за акулой, стараясь ударить ее по голове и забывая, что он
был босиком и что
ноги его чуть
не касались пасти.
Мне так хотелось перестать поскорее путешествовать, что я
не съехал с нашими в качестве путешественника на берег в Петровском зимовье и нетерпеливо ждал, когда они воротятся, чтоб перебежать Охотское море, ступить наконец на берег твердой
ногой и
быть дома.
Вчера мы пробыли одиннадцать часов в седлах, а с остановками — двенадцать с половиною. Дорога от Челасина шла
было хороша, нельзя лучше, даже без камней, но верстах в четырнадцати или пятнадцати вдруг мы въехали в заросшие лесом болота. Лес част, как волосы на голове, болота топки, лошади вязли по брюхо и
не знали, что делать, а мы, всадники, еще меньше. Переезжая болото, только и ждешь с беспокойством, которой
ногой оступится лошадь.
О дичи я
не спрашивал, водится ли она, потому что
не проходило ста шагов, чтоб из-под
ног лошадей
не выскочил то глухарь, то рябчик. Последние летали стаями по деревьям. На озерах, в двадцати саженях, плескались утки. «А
есть звери здесь?» — спросил я. «Никак нет-с,
не слыхать: ушканов только много, да вот бурундучки еще». — «А медведи, волки?..» — «И
не видать совсем».
Ну, так вот я в дороге. Как же, спросите вы, после тропиков показались мне морозы? А ничего. Сижу в своей открытой повозке, как в комнате; а прежде боялся, думал, что в 30˚
не проедешь тридцати верст; теперь узнал, что проедешь лучше при 30˚ и скорее, потому что ямщики мчат что
есть мочи; у них зябнут руки и
ноги, зяб бы и нос, но они надевают на шею боа.