Неточные совпадения
«Космос!» Еще мучительнее прежнего хотелось взглянуть живыми
глазами на живой космос.
И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы
на тот поэтический образ, который кидается в
глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в
глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках.
Они, опираясь
на зонтики, повелительно смотрели своими синими
глазами на море,
на корабли и
на воздымавшуюся над их головами и поросшую виноградниками гору.
Между тем наблюдал за другими: вот молодой человек, гардемарин, бледнеет, опускается
на стул;
глаза у него тускнеют, голова клонится
на сторону.
С первого раза невыгодно действует
на воображение все, что потом привычному
глазу кажется удобством: недостаток света, простора, люки, куда люди как будто проваливаются, пригвожденные к стенам комоды и диваны, привязанные к полу столы и стулья, тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами
на кранцах, как
на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно,
глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна,
на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки
на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Поэтому я уехал из отечества покойно, без сердечного трепета и с совершенно сухими
глазами. Не называйте меня неблагодарным, что я, говоря «о петербургской станции», умолчал о дружбе, которой одной было бы довольно, чтоб удержать человека
на месте.
На эти случаи, кажется, есть особые
глаза и уши, зорче и острее обыкновенных, или как будто человек не только
глазами и ушами, но легкими и порами вбирает в себя впечатления, напитывается ими, как воздухом.
Воля ваша, как кто ни расположен только забавляться, а, бродя в чужом городе и народе, не сможет отделаться от этих вопросов и закрыть
глаза на то, чего не видал у себя.
Однажды в Портсмуте он прибежал ко мне, сияя от радости и сдерживая смех. «Чему ты радуешься?» — спросил я. «Мотыгин… Мотыгин…» — твердил он, смеясь. (Мотыгин — это друг его, худощавый, рябой матрос.) «Ну, что ж Мотыгин?» — «С берега воротился…» — «Ну?» — «Позови его, ваше высокоблагородие, да спроси, что он делал
на берегу?» Но я забыл об этом и вечером встретил Мотыгина с синим пятном около
глаз. «Что с тобой? отчего пятно?» — спросил я. Матросы захохотали; пуще всех радовался Фаддеев.
Этому чиновнику посылают еще сто рублей деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя в деревне старым слугам, живущим
на пенсии, а их много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша хлеб в овине, кого в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная вода закрыла
глаза.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные
глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи;
на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо
на тюфяк.
Я постоял у шпиля, посмотрел, как море вдруг скроется из
глаз совсем под фрегат и перед вами палуба стоит стоймя, то вдруг скроется палуба и вместо нее очутится стена воды, которая так и лезет
на вас.
Откроешь
глаза и увидишь, что каболка, банник, Терентьев — все
на своем месте; а ваз, цветов и вас, милые женщины, — увы, нет!
Опираясь
на него, я вышел «
на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед
глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
На бульваре, под яворами и олеандрами, стояли неподвижно три человеческие фигуры, гладко обритые, с синими
глазами, с красивыми бакенбардами, в черном платье, белых жилетах, в круглых шляпах, с зонтиками, и с пронзительным любопытством смотрели то
на наше судно, то
на нас.
На одной вилле, за стеной,
на балконе, я видел прекрасную женскую головку; она глядела
на дорогу, но так гордо, с таким холодным достоинством, что неловко и нескромно было смотреть
на нее долго. Голубые
глаза, льняные волосы: должно быть, мисс или леди, но никак не синьора.
Она была высокого роста, смугла, с ярким румянцем, с большими черными
глазами и с косой, которая, не укладываясь
на голове, падала
на шею, — словом, как
на картинах пишут римлянок.
По крайней мере со мной, а с вами, конечно, и подавно, всегда так было: когда фальшивые и ненормальные явления и ощущения освобождали душу хоть
на время от своего ига, когда
глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий,
на минуту, случайно, падали
на первый болотный луг,
на крутой обрыв берега, всматривались в чащу соснового леса с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
Эта вечно играющая и что-то будто говорящая
на непонятном языке картина неба никогда не надоест
глазам.
Выйдешь из каюты
на полчаса дохнуть ночным воздухом и простоишь в онемении два-три часа, не отрывая взгляда от неба, разве
глаза невольно сами сомкнутся от усталости.
Голова повязана платком, и очень хорошо:
глазам европейца неприятно видеть короткие волосы
на женской голове, да еще курчавые.
Долина скрылась из
глаз, и опять вся картина острова стала казаться такою увядшею, сухою и печальною, точно старуха, но подрумяненная
на этот раз пурпуровым огнем солнечного заката.
Вы любите вопрошать у самой природы о ее тайнах: вы смотрите
на нее
глазами и поэта, и ученого… в 110 солнце осталось уже над нашей головой и не пошло к югу.
Выйдешь
на палубу, взглянешь и ослепнешь
на минуту от нестерпимого блеска неба, моря; от меди
на корабле, от железа отскакивают снопы лучей; палуба и та нестерпимо блещет и уязвляет
глаз своей белизной. Скоро обедать; а что будет за обедом? Кстати, Тихменев
на вахте: спросить его.
Солнце не успело еще догореть, вы не успели еще додумать вашей думы, а оглянитесь назад:
на западе еще золото и пурпур, а
на востоке сверкают и блещут уже миллионы
глаз: звезды и звезды, и между ними скромно и ровно сияет Южный Крест!
Долго станете вглядываться и кончите тем, что, с наступлением вечера, взгляд ваш будет искать его первого, потом, обозрев все появившиеся звезды, вы опять обратитесь к нему и будете почасту и подолгу покоить
на нем ваши
глаза.
Откуда мы приехали сюда?» Он устремил
на меня
глаза, с намерением во что бы ни стало понять, чего я хочу, и по возможности удовлетворить меня; а мне хотелось навести его
на какое-нибудь соображение.
Некоторые женщины из коричневых племен поразительно сходны с нашими загорелыми деревенскими старухами; зато черные ни
на что не похожи: у всех толстые губы, выдавшиеся челюсти и подбородок,
глаза как смоль, с желтым белком, и ряд белейших зубов.
Задолго до въезда в город
глазам нашим открылись три странные массы гор, не похожих ни
на одну из виденных нами.
На вcяком шагу бросаются в
глаза богатые магазины сукон, полотен, материй, часов, шляп; много портных и ювелиров, словом — это уголок Англии.
Я сошел в сени. Малаец Ричард, подняв колокол, с большой стакан величиной, вровень с своим ухом и зажмурив
глаза, звонил изо всей мочи
на все этажи и нумера, сзывая путешественников к обеду. Потом вдруг перестал, открыл
глаза, поставил колокол
на круглый стол в сенях и побежал в столовую.
Вы только намереваетесь сказать ему слово, он открывает
глаза, как будто ожидая услышать что-нибудь чрезвычайно важное; и когда начнете говорить, он поворачивает голову немного в сторону, а одно ухо к вам; лицо все, особенно лоб, собирается у него в складки, губы кривятся
на сторону,
глаза устремляются к потолку.
Только Ричард, стоя в сенях, закрыв
глаза, склонив голову
на сторону и держа
на ее месте колокол, так и заливается звонит — к завтраку.
Напрасно, однако ж, я
глазами искал этих лесов: они растут по морским берегам, а внутри, начиная от самого мыса и до границ колонии, то есть верст
на тысячу, почва покрыта мелкими кустами
на песчаной почве да искусственно возделанными садами около ферм, а за границами, кроме редких оазисов, и этого нет.
На одной скамье сидела очень старая старуха, в голландском чепце, без оборки, и макала сальные свечки; другая, пожилая женщина, сидела за прялкой; третья, молодая девушка, с буклями, совершенно белокурая и совершенно белая, цвета топленого молока, с белыми бровями и светло-голубыми, с белизной,
глазами, суетилась по хозяйству.
Но Вандик и не слыхал моего вопроса: он устремил
глаза на какой-то предмет.
Она потупила
глаза и робко стояла
на месте.
Не успели мы расположиться в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около
глаз, а у второй
на носу и
на лбу по прыщику; у обеих вид невинности
на лице.
На дне их текли ручьи, росла густая зелень, в которой утопал
глаз.
Я обогнул утес, и
на широкой его площадке
глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и
на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и не спускали
глаз с арестантов, которые, с скованными ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Бушмен поднял
на минуту
глаза и опустил опять.
Там молодой, черный как деготь, негр, лет двадцати и красавец собой, то есть с крутыми щеками, выпуклым лбом и висками, толстогубый, с добрым выражением в
глазах, прекрасно сложенный, накрывал
на стол.
Здесь Бен показал себя и живым собеседником: он пел своим фальцетто шотландские и английские песни
на весь Устер, так что я видел сквозь жалюзи множество
глаз, смотревших с улицы
на наш пир.
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в тень. Солдаты, не спуская с них
глаз, держали заряженные ружья
на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Здесь пока, до начала горы, растительность была скудная, и дачи, с опаленною кругом травою и тощими кустами, смотрели жалко. Они с закрытыми своими жалюзи, как будто с закрытыми
глазами, жмурились от солнца. Кругом немногие деревья и цветники, неудачная претензия
на сад, делали эту наготу еще разительнее. Только одни исполинские кусты алоэ, вдвое выше человеческого роста, не боялись солнца и далеко раскидывали свои сочные и колючие листья.
Еще за столом сидела толстая-претолстая барыня, лет сорока пяти, с большими, томными, медленно мигающими
глазами, которые она поминутно обращала
на капитана.
Жар несносный; движения никакого, ни в воздухе, ни
на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби. Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие
глаз цвета небес и воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами в воде! В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь.
Глаз глубоко проникает в прозрачные воды.
Мы часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились
на мели. Мы долго шли по плотине и, не спуская
глаз с чудесного берега, долго плыли по рейду.
Где я, о, где я, друзья мои? Куда бросила меня судьба от наших берез и елей, от снегов и льдов, от злой зимы и бесхарактерного лета? Я под экватором, под отвесными лучами солнца,
на меже Индии и Китая, в царстве вечного, беспощадно-знойного лета.
Глаз, привыкший к необозримым полям ржи, видит плантации сахара и риса; вечнозеленая сосна сменилась неизменно зеленым бананом, кокосом; клюква и морошка уступили место ананасам и мангу.