Неточные совпадения
И люди тоже, даже незнакомые, в другое
время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И
на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять
на что?
Два
времени года, и то это так говорится, а в самом деле ни одного: зимой жарко, а летом знойно; а у вас там,
на «дальнем севере», четыре сезона, и то это положено по календарю, а в самом-то деле их семь или восемь.
Оно и нелегко: если, сбираясь куда-нибудь
на богомолье, в Киев или из деревни в Москву, путешественник не оберется суматохи, по десяти раз кидается в объятия родных и друзей, закусывает, присаживается и т. п., то сделайте посылку, сколько понадобится
времени, чтобы тронуться четыремстам человек — в Японию.
«Вот какое различие бывает во взглядах
на один и тот же предмет!» — подумал я в ту минуту, а через месяц, когда, во
время починки фрегата в Портсмуте, сдавали порох
на сбережение в английское адмиралтейство, ужасно роптал, что огня не дают и что покурить нельзя.
Я в это
время читал замечательную книгу, от которой нельзя оторваться, несмотря
на то, что читал уже не совсем новое.
Мы рассчитывали 20-го, 21-го октября прийти в Портсмут, а пробыли в Немецком море столько, что имели бы
время сворачивать и держать
на каждого рыбака, которого только завидим.
Не знаю, получили ли вы мое коротенькое письмо из Дании, где, впрочем, я не был, а писал его во
время стоянки
на якоре в Зунде.
А между тем
времени лишь было столько, чтобы взглянуть
на Англию и
на англичан.
Узнав, что вещь продана за два шиллинга, он исподтишка шипел
на жену все
время, пока я был в магазине.
— Ну, что еще? — спрашивает барин. Но в это
время раздался стук
на мосту. Барин поглядел в окно. «Кто-то едет?» — сказал он, и приказчик взглянул. «Иван Петрович, — говорит приказчик, — в двух колясках».
Мне хотелось поверить портрет с подлинными чертами лежавшего передо мной великана, во власть которого я отдавался
на долгое
время. «Какой же он в самом деле? — думал я, поглядывая кругом.
Вдруг в это
время стало кренить
на мою сторону.
Нигде человек не бывает так жалок, дерзок и по
временам так внезапно счастлив, как
на море.
Каждый день во всякое
время смотрел я
на небо,
на солнце,
на море — и вот мы уже в 140 ‹южной› широты, а небо все такое же, как у нас, то есть повыше,
на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
И все было ново нам: мы знакомились с декорациею не наших деревьев, не нашей травы, кустов и жадно хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели
на это в последний раз, хотя нам только это и предстояло видеть
на долгое
время.
Рассчитывали
на дующие около того
времени вестовые ветры, но и это ожидание не оправдалось. В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью с 21
на 22 февраля я от жара ушел спать в кают-компанию и лег
на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики.
На лицо упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал в штиле.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить
время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели
на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг
на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Только
на юте и можно было ходить; там по
временам играла музыка.
Нас предупреждали, чтоб мы не ходили в полдень близ кустов: около этого
времени выползают змеи греться
на солнце, но мы не слушали, шевелили палками в кустах, смело прокладывая себе сквозь них дорогу.
У англичан везде виден комфорт или претензия
на него, у голландцев — патриархальность, проявляющаяся в старинной, почерневшей от
времени, но чисто содержимой мебели, особенно в деревянных пузатеньких бюро и шкапах с дедовским фарфором, серебром и т. п.
«Но это даром не проходит им, — сказал он, помолчав, — они крепки до
времени, а в известные лета силы вдруг изменяют, и вы увидите в Англии многих индийских героев, которые сидят по углам, не сходя с кресел, или таскаются с одних минеральных вод
на другие».
Дождь переставал по
временам, и тогда
на кустах порхало множество разнообразных птиц.
Я не помню, чтоб в нашей литературе являлись в последнее
время какие-нибудь сведения об этом крае, не знаю также ничего замечательного и
на французском языке.
С распространением владений колонии англичане постепенно ввели всю систему английского управления. Высшая власть вверена губернатору; но как губернатор в военное
время имеет пребывание
на границах колонии, то гражданская власть возложена
на его помощника или наместника (lieutenant).
Таким образом, со
времени владычества англичан приобретены три новые провинции, открыто
на восточном берегу три порта...
Множество рук и денег уходит
на эти неблагодарные войны, последствия которых в настоящее
время не вознаграждают трудов и усилий ничем, кроме неверных, почти бесплодных побед, доставляющих спокойствие краю только
на некоторое
время.
Макомо старался взбунтовать готтентотских поселенцев против европейцев и был, в 1833 году, оттеснен с своим племенем за реку в то
время, когда еще хлеб был
на корню и племя оставалось без продовольствия.
«Надо вдруг всем закричать что есть мочи, — научил Вандик, — и они
на несколько
времени оцепенеют
на месте».
Кто знает, какой дуб учености вырастет со
временем в этой старинной, но еще молодой и формирующейся
на новый лад колонии?
— «Долго они работают?» — «С восхождения солнца до захождения; тут много
времени уходит в ходьбе
на место и обратно».
Впрочем, из этой великолепной картины, как и из многих других, ничего не выходило. Приготовление бумаги для фотографических снимков требует, как известно, величайшей осторожности и внимания. Надо иметь совершенно темную комнату, долго приготовлять разные составы, давать
время бумаге вылеживаться и соблюдать другие, подобные этим условия. Несмотря
на самопожертвование Гошкевича, с которым он трудился, ничего этого соблюсти было нельзя.
Два его товарища, лежа в своей лодке, нисколько не смущались тем, что она черпала, во
время шквала, и кормой, и носом; один лениво выливал воду ковшом, а другой еще ленивее смотрел
на это.
Он, сидя
на пятках, шевелил губами и по
временам медленно оборачивал голову направо, налево, назад и не обращал внимания
на зрителей с фрегата.
Возвращение
на фрегат было самое приятное
время в прогулке: было совершенно прохладно; ночь тиха; кругом,
на чистом горизонте, резко отделялись черные силуэты пиков и лесов и ярко блистала зарница — вечное украшение небес в здешних местах. Прямо
на голову текли лучи звезд, как серебряные нити. Но вода была лучше всего: весла с каждым ударом черпали чистейшее серебро, которое каскадом сыпалось и разбегалось искрами далеко вокруг шлюпки.
Большую часть награбленных товаров они сбывают здесь, являясь в виде мирных купцов, а оружие и другие улики своего промысла прячут
на это
время в какой-нибудь маленькой бухте ненаселенного острова.
Там высунулась из воды голова буйвола; там бедный и давно не бритый китаец, под плетеной шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их сидят около походной лавочки или в своих магазинах,
на пятках, в кружок и уплетают двумя палочками вареный рис, держа чашку у самого рта, и
время от
времени достают из другой чашки, с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и едят.
Встречаешь европейца и видишь, что он приехал сюда
на самое короткое
время, для крайней надобности; даже у того, кто живет тут лет десять, написано
на лице: «Только крайность заставляет меня томиться здесь, а то вот при первой возможности уеду».
Мы пробирались мимо джонок, которых уродливые силуэты тяжело покачивались крупными тенями, в одно
время,
на фоне звездного неба и
на воде.
Поглядев
на великолепные домы набережной, вы непременно дорисуете мысленно вид, который примет со
временем и гора.
— Бог знает, где лучше! — отвечал он. — Последний раз во
время урагана потонуло до восьмидесяти судов в море, а
на берегу опрокинуло целый дом и задавило пять человек; в гонконгской гавани погибло без счета лодок и с ними до ста человек.
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы были в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем не было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее
времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу
на другой диван, ища прохлады. «Вы то
на правый, то
на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Наконец, миль за полтораста, вдруг дунуло, и я
на другой день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег. Каюта моя, во
время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей: в ней можно было поместиться троим, а придет человек семь; в это же утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал
на минуту.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились
на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое
время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел
на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали
на солнце и накалились.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее
время года в тех местах. Небо и море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело
на буксире. Таща его
на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное
на большой доске складными буквами.
Мы поспешили успокоить их и отвечали
на все искренно и простодушно и в то же
время не могли воздержаться от улыбки, глядя
на эти мягкие, гладкие, белые, изнеженные лица, лукавые и смышленые физиономии,
на косички и
на приседанья.
Хи!» — слышу в каюте у соседа, просыпаясь поутру, спустя несколько дней по приходе, потом тихий шепот и по
временам внезапное возвышение голоса
на каком-нибудь слове.
«Отчего у вас, — спросили они, вынув бумагу, исписанную японскими буквами, — сказали
на фрегате, что корвет вышел из Камчатки в мае, а
на корвете сказали, что в июле?» — «Оттого, — вдруг послышался сзади голос командира этого судна, который случился тут же, — я похерил два месяца, чтоб не было придирок да расспросов, где были в это
время и что делали». Мы все засмеялись, а Посьет что-то придумал и сказал им в объяснение.
Прошло дня два: в это
время дано было знать японцам, что нам нужно место
на берегу и провизия. Провизии они прислали небольшое количество в подарок, а о месте объявили, что не смеют дать его без разрешения из Едо.
Вероятно, и те и другие вышли из одной колыбели, Средней Азии, и, конечно, составляли одно племя, которое в незапамятные
времена распространилось по юго-восточной части материка и потом перешло
на все окрестные острова.
Наши, взятые из Китая и
на Бонинсима, утки и куры частию состарелись, не столько от
времени, сколько от качки, пушечных выстрелов и других дорожных и морских беспокойств, а частью просто были съедены.