Неточные совпадения
Части света быстро сближаются между
собою:
из Европы в Америку — рукой подать; поговаривают, что будут ездить туда в сорок восемь часов, — пуф, шутка конечно, но современный пуф, намекающий на будущие гигантские успехи мореплавания.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется
из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить
себе и бурю, и штиль.
Столкновение двух судов ведет за
собой неминуемую гибель одного
из них, меньшего непременно, а иногда и обоих.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с
себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Когда мы обогнули восточный берег острова и повернули к южному, нас ослепила великолепная и громадная картина, которая как будто поднималась
из моря, заслонила
собой и небо, и океан, одна
из тех картин, которые видишь в панораме, на полотне, и не веришь, приписывая обольщению кисти.
Десерт состоял
из апельсинов, варенья, бананов, гранат; еще были тут называемые по-английски кастард-эппльз (custard apples) плоды, похожие видом и на грушу, и на яблоко, с белым мясом, с черными семенами. И эти были неспелые. Хозяева просили нас взять по нескольку плодов с
собой и подержать их дня три-четыре и тогда уже есть. Мы так и сделали.
Вон один
из играющих, не имея чем покрыть короля, потащил всю кучу засаленных карт к
себе, а другие оскалили белые зубы.
Некоторые
из негров бранились между
собой — и это вы знаете: попробуйте остановиться в Москве или Петербурге, где продают сайки и калачи, и поторгуйте у одного: как все это закричит и завоюет!
Встанешь утром, никуда не спеша, с полным равновесием в силах души, с отличным здоровьем, с свежей головой и аппетитом, выльешь на
себя несколько ведер воды прямо
из океана и гуляешь, пьешь чай, потом сядешь за работу.
И так однажды с марса закричал матрос: «Большая рыба идет!» К купальщикам тихо подкрадывалась акула; их всех выгнали
из воды, а акуле сначала бросили бараньи внутренности, которые она мгновенно проглотила, а потом кольнули ее острогой, и она ушла под киль, оставив следом по
себе кровавое пятно.
Не успело воображение воспринять этот рисунок, а он уже тает и распадается, и на место его тихо воздвигся откуда-то корабль и повис на воздушной почве;
из огромной колесницы уже сложился стан исполинской женщины; плеча еще целы, а бока уже отпали, и вышла голова верблюда; на нее напирает и поглощает все
собою ряд солдат, несущихся целым строем.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые
из нас с гримасой смотрели на море, думая про
себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Мы пошли по улицам, зашли в контору нашего банкира, потом в лавки. Кто покупал книги, кто заказывал
себе платье, обувь, разные вещи. Книжная торговля здесь довольно значительна; лавок много; главная
из них, Робертсона, помещается на большой улице. Здесь есть своя самостоятельная литература. Я видел много периодических изданий, альманахов, стихи и прозу, карты и гравюры и купил некоторые изданные здесь сочинения собственно о Капской колонии. В книжных лавках продаются и все письменные принадлежности.
А этот молодой человек, — продолжал доктор, указывая на другого джентльмена, недурного
собой, с усиками, — замечателен тем, что он очень богат, а между тем служит в военной службе, просто
из страсти к приключениям».
Негры племени финго, помогавшие англичанам, принуждены были есть свои щиты
из буйволовой кожи, а готтентоты по нескольку дней довольствовались тем, что крепко перетягивали
себе живот и этим заглушали голод.
Выше сказано было, что колония теперь переживает один
из самых знаменательных моментов своей истории: действительно оно так. До сих пор колония была не что иное, как английская провинция, живущая по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а не действительным потребностям страны. Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за
собою местные неудобства и затруднения в делах.
Такая фура очень живописна: представьте
себе длинную телегу сажени в три, с круглым сводом
из парусины, набитую до того этим магометанским народом, что некоторые мужчины и дети, не помещаясь под холстиной, едва втиснуты туда, в кучу публики, и торчат, как сверхкомплектные поленья в возах с дровами.
Он с умилением смотрел на каждого
из нас, не различая, с кем уж он виделся, с кем нет, вздыхал, жалел, что уехал
из России, просил взять его с
собой, а под конец обеда, выпив несколько рюмок вина, совсем ослабел, плакал, говорил смесью разных языков, примешивая беспрестанно карашо, карашо.
Мы завтракали впятером: доктор с женой, еще какие-то двое молодых людей,
из которых одного звали капитаном, да еще англичанин, большой ростом, большой крикун, большой говорун, держит
себя очень прямо, никогда не смотрит под ноги, в комнате всегда сидит в шляпе.
Я вспомнил, что некоторые
из моих товарищей, видевшие уже Сейоло, говорили, что жена у него нехороша
собой, с злым лицом и т. п., и удивлялся, как взгляды могут быть так различны в определении даже наружности женщины! «Видели Сейоло?» — с улыбкой спросил нас Вандик.
Я на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей,
из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают
себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду, на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Впрочем, простой народ, работающий на воздухе, носит плетенные
из легкого тростника шляпы, конической формы, с преширокими полями. На Яве я видел малайцев, которые покрывают
себе голову просто спинною костью черепахи.
Не глупость ли заковывать
себя в золото и каменья, в которых поворотиться трудно, или надевать кружева, чуть не
из паутины, и бояться сесть, облокотиться?
Одни утверждают, что у китайцев вовсе нет чистого вкуса, что они насилуют природу, устраивая у
себя в садах миньятюрные горы, озера, скалы, что давно признано смешным и уродливым; а один
из наших спутников, проживший десять лет в Пекине, сказывал, что китайцы, напротив, вернее всех понимают искусство садоводства, что они прорывают скалы, дают по произволу течение ручьям и устраивают все то, о чем сказано, но не в таких жалких, а, напротив, грандиозных размерах и что пекинские богдыханские сады представляют неподражаемый образец в этом роде.
Мы дошли до китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит
из огромного ряда лавок с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие, с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие. У дверей сверху до полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые, сидят на прилавках, сложа ноги под
себя.
Боже сохрани, застанет непогода!» Представьте
себе этот вой ветра, только в десять, в двадцать раз сильнее, и не в поле, а в море, — и вы получите слабое понятие о том, что мы испытывали в ночи с 8-го на 9-е и все 9-е число июля, выходя
из Китайского моря в Тихий океан.
Можете
себе представить, каково было, не спавши, не евши, сидеть и держаться, чтоб не полететь
из своего угла.
Я полагаю так, судя по тому, что один
из нагасакских губернаторов, несколько лет назад, распорол
себе брюхо оттого, что командир английского судна не хотел принять присланных чрез этого губернатора подарков от японского двора. Губернатору приказано было отдать подарки, капитан не принял, и губернатор остался виноват, зачем не отдал.
Кто-то
из путешественников рассказывает, что здесь в круг воспитания молодых людей входило, между прочим, искусство ловко, сразу распарывать
себе брюхо.
Чтобы согласить эту разноголосицу, Льода вдруг предложил сказать, что корвет
из Камчатки, а мы
из Петербурга вышли в одно время. «Лучше будет, когда скажете, что и пришли в одно время, в три месяца». Ему показали карту и объяснили, что
из Камчатки можно прийти в неделю, в две, а
из Петербурга в полгода. Он сконфузился и стал сам смеяться над
собой.
А теперь они еще пока боятся и подумать выглянуть на свет Божий из-под этого колпака, которым так плотно сами накрыли
себя. Как они испуганы и огорчены нашим внезапным появлением у их берегов! Четыре большие судна, огромные пушки, множество людей и твердый, небывалый тон в предложениях, самостоятельность в поступках! Что ж это такое?
Я не раз упомянул о разрезывании брюха. Кажется, теперь этот обычай употребляется реже. После нашего прихода, когда правительство убедится, что и ему самому, не только подданным, придется изменить многое у
себя, конечно будут пороть брюхо еще реже. А вот пока что говорит об этом обычае мой ученый источник,
из которого я привел некоторые места в начале этого письма...
Ни одна фигура не смотрит на нас, не следит с жадным любопытством за нами, а ведь этого ничего не было у них сорок лет, и почти никто
из них не видал других людей, кроме подобных
себе.
Адмирал не может видеть праздного человека; чуть увидит кого-нибудь без дела, сейчас что-нибудь и предложит: то бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет на
себя труд выбрать ее в своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести
из нее.
Я видел наконец японских дам: те же юбки, как и у мужчин, закрывающие горло кофты, только не бритая голова, и у тех, которые попорядочнее, сзади булавка поддерживает косу. Все они смуглянки, и куда нехороши
собой! Говорят, они нескромно ведут
себя — не знаю, не видал и не хочу чернить репутации японских женщин. Их нынче много ездит около фрегата: все некрасивые, чернозубые; большею частью смотрят смело и смеются; а те
из них, которые получше
собой и понаряднее одеты, прикрываются веером.
Но вот Кичибе потянул в
себя воздух, улыбнулся самою сладчайшею
из своих улыбок — дурной признак! «
Из Едо, — начал он давиться и кряхтеть, — прислан ответ».
Утром поздно уже, переспав два раза срок, путешественник вдруг освобождает с трудом голову из-под спуда подушек, вскакивает, с прической а l’imbecile [как у помешанного — фр.], и дико озирается по сторонам, думая: «Что это за деревья, откуда они взялись и зачем он сам тут?» Очнувшись, шарит около
себя, ища картуза, и видит, что в него вместо головы угодила нога, или ощупывает его под
собой, а иногда и вовсе не находит.
Те заперлись
себе в крепости, получают съестные припасы через стены
из города — и знать ничего не хотят.
Главные условия свидания состояли в том, чтобы один
из полномочных встретил адмирала при входе в дом, чтобы при угощении обедом или завтраком присутствовали и они, а не как хотел Овосава: накормить без
себя.
Японские лодки непременно хотели пристать все вместе с нашими: можете
себе представить, что
из этого вышло. Одна лодка становилась поперек другой, и все стеснились так, что если б им поручили не пустить нас на берег, то они лучше бы сделать не могли того, как сделали теперь, чтоб пустить.
Иллюзия, которою я тешил
себя, продолжалась недолго: вон один отживший, самый древний, именно старик, вынул из-за пазухи пачку тонкой бумаги, отодрал лист и высморкался в него, потом бросил бумажку, как в бездну, в свой неизмеримый рукав. «А! это живые!»
«Мы приехали из-за многих сотен, — начал он мямлить, — а вы из-за многих тысяч миль; мы никогда друг друга не видали, были так далеки между
собою, а вот теперь познакомились, сидим, беседуем, обедаем вместе.
Накануне они засылали Эйноске просить, будто для
себя, а в самом деле, конечно, по приказанию
из Едо, подарить одно ружье с новым прицелом да несколько пушечных пистонов.
Мы шли в тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков,
из которых Посьет выломал тут же
себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником, потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то. В самом деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с одной на другую, текли нити воды, орошая посевы риса.
Все заранее обольщают
себя мечтами, кто — увидеть природу, еще роскошнее виденной, кто — новых жителей, новые нравы, кто льстится встретиться с крокодилом, кто с креолкой, иной рассчитывает на сигары; тот хочет заказать белье
из травяного холста; у всех различные желания.
У одного переулка наш вожатый остановился, дав догнать
себя, и пошел между двумя заборами, из-за которых выглядывали жарившиеся на солнце бананы.
Когда будете в Маниле, велите везти
себя через Санта-Круц в Мигель: тут река образует островок, один
из тех, которые снятся только во сне да изображаются на картинах; на нем какая-то миньятюрная хижина в кустах; с одной стороны берега смотрятся в реку ряды домов, лачужек, дач; с другой — зеленеет луг, за ним плантации.
Эти дамы выбирали
из кучи по листу, раскладывали его перед
собой на скамье и колотили каменьями так неистово, что нельзя было не только слышать друг друга, даже мигнуть.
А провожатый мой все шептал мне, отворотясь в сторону, что надо прийти «прямо и просто», а куда — все не говорил, прибавил только свое: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — «Да не надо ли подарить кого-нибудь?» — сказал я ему наконец, выведенный
из терпения. «Non, non, — сильно заговорил он, — но вы знаете сами, злоупотребления, строгости… но это ничего; вы можете все достать… вас принимал у
себя губернатор — оно так, я видел вас там; но все-таки надо прийти… просто: vous comprenez?» — «Я приду сюда вечером, — сказал я решительно, устав слушать эту болтовню, — и надеюсь найти сигары всех сортов…» — «Кроме первого сорта гаванской свертки», — прибавил чиновник и сказал что-то тагалу по-испански…
Сегодня положено обедать на берегу. В воздухе невозмутимая тишина и нестерпимый жар. Чем ближе подъезжаешь к берегу, тем сильнее пахнет гнилью от сырых кораллов, разбросанных по берегу и затопляемых приливом. Запах этот вместе с кораллами перенесли и на фрегат. Все натащили
себе их кучи. Фаддеев приводит меня в отчаяние: он каждый раз приносит мне раковины; улитки околевают и гниют. Хоть вон беги
из каюты!