Неточные совпадения
Между тем наблюдал
за другими: вот молодой человек, гардемарин, бледнеет, опускается на стул;
глаза у него тускнеют, голова клонится на сторону.
Барин хватился своей табакерки в кармане, ищет
глазами вокруг: один старичок побежал
за ней, отыскал и принес.
Опираясь на него, я вышел «на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед
глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась
за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился
за леер.
В домах иногда открывались жалюзи; из-за них сверкал чей-то
глаз, и потом решетка снова захлопывалась.
На одной вилле,
за стеной, на балконе, я видел прекрасную женскую головку; она глядела на дорогу, но так гордо, с таким холодным достоинством, что неловко и нескромно было смотреть на нее долго. Голубые
глаза, льняные волосы: должно быть, мисс или леди, но никак не синьора.
«А
за здоровье синьоры?» — спросил он, заметив, что я пристально изучаю
глазами красавицу.
Выйдешь на палубу, взглянешь и ослепнешь на минуту от нестерпимого блеска неба, моря; от меди на корабле, от железа отскакивают снопы лучей; палуба и та нестерпимо блещет и уязвляет
глаз своей белизной. Скоро обедать; а что будет
за обедом? Кстати, Тихменев на вахте: спросить его.
Напрасно, однако ж, я
глазами искал этих лесов: они растут по морским берегам, а внутри, начиная от самого мыса и до границ колонии, то есть верст на тысячу, почва покрыта мелкими кустами на песчаной почве да искусственно возделанными садами около ферм, а
за границами, кроме редких оазисов, и этого нет.
На одной скамье сидела очень старая старуха, в голландском чепце, без оборки, и макала сальные свечки; другая, пожилая женщина, сидела
за прялкой; третья, молодая девушка, с буклями, совершенно белокурая и совершенно белая, цвета топленого молока, с белыми бровями и светло-голубыми, с белизной,
глазами, суетилась по хозяйству.
И нынче еще упорный в ненависти к англичанам голландский фермер, опустив поля шляпы на
глаза, в серой куртке, трясется верст сорок на кляче верхом, вместо того чтоб сесть в омнибус, который,
за три шилинга, часа в четыре, привезет его на место.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке
глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и не спускали
глаз с арестантов, которые, с скованными ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались
за спины своих товарищей.
Еще
за столом сидела толстая-претолстая барыня, лет сорока пяти, с большими, томными, медленно мигающими
глазами, которые она поминутно обращала на капитана.
Может быть, опасение
за торговую нерасчетливость какого-нибудь Джердина и справедливо, но зато обладание Гонконгом, пушки, свой рейд — все это у порога Китая, обеспечивает англичанам торговлю с Китаем навсегда, и этот островок будет, кажется, вечным бельмом на
глазу китайского правительства.
«Где жилье?» — спросил я, напрасно ища
глазами хижины, кровли, человека или хоть животное. Ничего не видать; но наши были уже на берегу. Вон в этой бухточке есть хижина, вон в той две да
за горой несколько избушек.
Вам, может быть, покажется странно, что я вхожу в подробности о деле, которое, в
глазах многих, привыкших считать безусловно Китай и Японию
за одно, не подлежит сомнению.
Один смотрит, подняв брови, как матросы, купаясь, один
за другим бросаются с русленей прямо в море и на несколько мгновений исчезают в воде; другой присел над люком и не сводит
глаз с того, что делается в кают-компании; третий, сидя на стуле, уставил
глаза в пушку и не может от старости свести губ.
Баниосы тоже,
за исключением некоторых, Бабы-Городзаймона, Самбро, не лучше: один скажет свой вопрос или ответ и потом сонно зевает по сторонам, пока переводчик передает. Разве ученье, внезапный шум на палубе или что-нибудь подобное разбудит их внимание: они вытаращат
глаза, навострят уши, а потом опять впадают в апатию. И музыка перестала шевелить их. Нет оживленного взгляда, смелого выражения, живого любопытства, бойкости — всего, чем так сознательно владеет европеец.
Вот идут по трапу и ступают на палубу, один
за другим, и старые и молодые японцы, и об одной, и о двух шпагах, в черных и серых кофтах, с особенно тщательно причесанными затылками, с особенно чисто выбритыми лбами и бородой, — словом, молодец к молодцу: длиннолицые и круглолицые, самые смуглые, и изжелта, и посветлее, подслеповатые и с выпученными
глазами, то донельзя гладкие, то до невозможности рябые.
Наконец явился какой-то старик с сонными
глазами, хорошо одетый;
за ним свита. Он стал неподвижно перед нами и смотрел на нас вяло. Не знаю, торжественность ли они выражают этим апатическим взглядом, но только сначала, без привычки, трудно без смеху глядеть на эти фигуры в юбках, с косичками и голыми коленками.
Мы с любопытством смотрели на все: я искал
глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился
за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже не сходила.
Из-за стройной кормы европейского купеческого корабля выглядывает писанный рыбий
глаз китайского судна.
Множество возвращающегося с работы простого народа толпилось на пристани, ожидая очереди попасть на паром, перевозивший на другую сторону, где первая кидалась в
глаза куча навозу, грязный берег, две-три грязные хижины, два-три тощие дерева и
за всем этим — вспаханные поля.
За ним другой, лет сорока пяти, с большими карими
глазами, с умным и бойким лицом.
Адмирал предложил тост: «
За успешный ход наших дел!» Кавадзи, после бокала шампанского и трех рюмок наливки, положил голову на стол, пробыл так с минуту, потом отряхнул хмель, как сон от
глаз, и быстро спросил: «Когда он будет иметь удовольствие угощать адмирала и нас в последний раз у себя?» — «Когда угодно, лишь бы это не сделало ему много хлопот», — отвечено ему.
Когда эта громада, битком набитая народом, нечистая, некрашеная, в беспорядке, как наружном, так и внутреннем, тихо неслась мимо нас, мы стояли наверху и следили
за ней
глазами.
Слуги и
за обедом суются как угорелые, сталкивают друг друга с ног, беснуются и вдруг становятся неподвижно и глядят на вас, прося
глазами приказать что-нибудь еще.
Один из администраторов, толстый испанец, столько же похожий на испанца, сколько на немца, на итальянца, на шведа, на кого хотите, встал с своего места, подняв очки на лоб, долго говорил с чиновником, не спуская с меня
глаз, потом поклонился и сел опять
за бумаги.
У одной только и есть, что голова, а рот такой, что комар не пролезет; у другой одно брюхо, третья вся состоит из спины, четвертая в каких-то шипах, у иной
глаза посреди тела, в равном расстоянии от хвоста и рта; другую примешь с первого взгляда
за кожаный портмоне и т. д.
Гостей посадили
за стол и стали потчевать чаем, хлебом, сухарями и ромом. Потом завязалась с ними живая письменная беседа на китайском языке. Они так проворно писали, что
глаза не поспевали следить
за кистью.
Они брали нас
за руки и не могли отвести от них
глаз, хотя у самих руки были слегка смуглы и даже чисты, то есть у высшего класса.
Что
за плавание в этих печальных местах! что
за климат! Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от
глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами на место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не бывает, а половина июля!
У юрты встретил меня старик лет шестидесяти пяти в мундире станционного смотрителя со шпагой. Я думал, что он тут живет, но не понимал, отчего он встречает меня так торжественно, в шпаге, руку под козырек, и
глаз с меня не сводит. «Вы смотритель?» — кланяясь, спросил я его. «Точно так, из дворян», — отвечал он. Я еще поклонился. Так вот отчего он при шпаге! Оставалось узнать, зачем он встречает меня с таким почетом: не принимает ли
за кого-нибудь из своих начальников?
Чукча и карагауль держат в одной руке товар, который хотят променять, а в другой по длинному ножу и не спускают друг с друга
глаз, взаимно следя
за движениями, и таким образом передают товары.
Я не спускал
глаз с С., пока он не скрылся
за риф, — и, конечно, не у него, а у меня сжималось сердце страхом: «Вот-вот кувырнется и не появится больше!»