Неточные совпадения
Перед ними курится постоянный фимиам на домашнем алтаре, у которого англичанин, избегав
утром город, переделав все
дела, складывает, с макинтошем и зонтиком, и свою практичность.
А как удивится гость, приехавший на целый
день к нашему барину, когда, просидев
утро в гостиной и не увидев никого, кроме хозяина и хозяйки, вдруг видит за обедом целую ватагу каких-то старичков и старушек, которые нахлынут из задних комнат и занимают «привычные места»!
Но
утром 12-го января
дело стало посерьезнее.
18-го января, в осьмой
день по выходе из Англии, часов в 9-ть
утра, кто-то постучался ко мне в дверь.
Мне казалось, что я с этого
утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь
дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и все вместе с душой человека.
Откроешь
утром в летний
день окно, и в лицо дунет такая свежая, здоровая прохлада.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная на столе книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок с лишком
дней в море! Берег сделался господствующею нашею мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля
утром, из Южного тропика.
На другой
день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать
утра.
День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу моря мимо дач и ферм.
На другой
день стало потише, но все еще качало, так что в Страстную среду не могло быть службы в нашей церкви. Остальные
дни Страстной недели и
утро первого
дня Пасхи прошли покойно. Замечательно, что в этот
день мы были на меридиане Петербурга.
Наконец, миль за полтораста, вдруг дунуло, и я на другой
день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег. Каюта моя, во время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей: в ней можно было поместиться троим, а придет человек семь; в это же
утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал на минуту.
Сегодня с
утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду. Офицеры тоже захотели провести там
день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
Положили было ночью сниматься с якоря, да ветер был противный. На другой
день тоже. Наконец 4-го августа, часа в четыре
утра, я, проснувшись, услышал шум, голоса, свистки и заснул опять. А часов в семь ко мне лукаво заглянул в каюту дед.
От японцев нам отбоя нет: каждый
день, с
утра до вечера, по нескольку раз. Каких тут нет: оппер-баниосы, ондер-баниосы, оппер-толки, ондер-толки, и потом еще куча сволочи, их свита. Но лучше рассказать по порядку, что позамечательнее.
На другой
день рано
утром явились японцы, середи
дня опять японцы и к вечеру они же.
А тепло, хорошо; дед два раза лукаво заглядывал в мою каюту: «У вас опять тепло, — говорил он
утром, — а то было засвежело». А у меня жарко до духоты. «Отлично, тепло!» — говорит он обыкновенно, войдя ко мне и отирая пот с подбородка. В самом
деле 21˚ по Реом‹юру› тепла в тени.
На другой
день, 28 ноября (10 декабря)
утром, встали и пошли… обедать.
Англичанин этот, про которого я упомянул, ищет впечатлений и приключений. Он каждый
день с
утра отправляется, с заряженным револьвером в кармане, то в лагерь, то в осажденный город, посмотреть, что там делается, нужды нет, что китайское начальство устранило от себя ответственность за все неприятное, что может случиться со всяким европейцем, который без особенных позволений и предосторожностей отправится на место военных действий.
Да и
день так расположен:
утро все заняты, потом гуляют, с семи и до десяти и одиннадцати часов обедают, а там спят.
Утром 6-го декабря, в самый зимний и самый великолепный солнечный
день, с 15° тепла, собрались мы вчетвером гулять на целый
день: отец Аввакум, В. А. Корсаков, Посьет и я.
Бог знает, когда бы кончился этот разговор, если б баниосам не подали наливки и не повторили вопрос: тут ли полномочные? Они объявили, что полномочных нет и что они будут не чрез три
дня, как ошибкой сказали нам
утром, а чрез пять, и притом эти пять
дней надо считать с 8-го или 9-го декабря… Им не дали договорить. «Если в субботу, — сказано им (а это было в среду), — они не приедут, то мы уйдем». Они стали торговаться, упрашивать подождать только до их приезда, «а там делайте, как хотите», — прибавили они.
На другой
день, 5-го января, рано
утром, приехали переводчики спросить о числе гостей, и когда сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших офицеров. Они сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот
день и что будет большой обед. Как нейти на большой обед? Многие, кто не хотел ехать, поехали.
Я все время поминал вас, мой задумчивый артист: войдешь, бывало,
утром к вам в мастерскую, откроешь вас где-нибудь за рамками, перед полотном, подкрадешься так, что вы, углубившись в вашу творческую мечту, не заметите, и смотришь, как вы набрасываете очерк, сначала легкий, бледный, туманный; все мешается в одном свете: деревья с водой, земля с небом… Придешь потом через несколько
дней — и эти бледные очерки обратились уже в определительные образы: берега дышат жизнью, все ярко и ясно…
10-е число мы все лавировали
день и ночь против S ветра и подались вперед не более сорока миль; зато 11-го, в 8 часов
утра, подул чересчур свежий NO.
Вдруг послышались пушечные выстрелы. Это суда на рейде салютуют в честь новорожденной принцессы. Мы поблагодарили епископа и простились с ним. Он проводил нас на крыльцо и сказал, что непременно побывает на рейде. «Не хотите ли к испанскому епископу?» — спросил миссионер; но был уже час
утра, и мы отложили до другого
дня.
Утром,
дня за три до отъезда, пришел ко мне Посьет.
Мальчикам платят по полуреалу в
день (около семи коп. сер.), а работать надо от шести часов
утра до шести вечера; взрослым по реалу; когда понадобится, так за особую плату работают и ночью.
Утром уже на другой
день, 11-го марта, мы вошли в бухту Пио-Квинто северным входом и стали за островком того же имени, защищающим рейд.
Третьего
дня прошли Батан, вчера
утром были в группе северных островов Баши, Байет и других; сегодня другой
день штиль; идем узел-два.
Но дунул холод, свежий ветер, и стоножки, тараканы — все исчезло. Взяли три рифа, а сегодня, 31-го марта
утром, и четвертый. Грот взяли на гитовы и поставили грот-трисель. NO дует с холодом: вдруг из тропиков, через пять
дней — чуть не в мороз! Нет и 10° тепла. Стихает — слава Богу!
На другой
день рано
утром отправлен был баркас и катера, с вооруженными людьми, к тому месту, где это случилось.
Наконец, в одно в самом
деле прекрасное
утро, перед домиком, где мы жили, расположился наш караван, состоявший из восьми всадников и семнадцати лошадей, считая и вьючных.
Неточные совпадения
Барин в овраге всю ночь пролежал, // Стонами птиц и волков отгоняя, //
Утром охотник его увидал. // Барин вернулся домой, причитая: // — Грешен я, грешен! Казните меня! — // Будешь ты, барин, холопа примерного, // Якова верного, // Помнить до судного
дня!
Ранним
утром выступил он в поход и дал
делу такой вид, как будто совершает простой военный променад. [Промена́д (франц.) — прогулка.]
Утро было ясное, свежее, чуть-чуть морозное (
дело происходило в половине сентября). Солнце играло на касках и ружьях солдат; крыши домов и улицы были подернуты легким слоем инея; везде топились печи и из окон каждого дома виднелось веселое пламя.
Разговор этот происходил
утром в праздничный
день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый
день с раннего
утра он отправлялся в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
«Ужасно было видеть, — говорит летописец, — как оные две беспутные девки, от третьей, еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы были! Довольно сказать, что к
утру на другой
день в клетке ничего, кроме смрадных их костей, уже не было!»