Неточные совпадения
Но, к удивлению и удовольствию моему, на длинном столе стоял всего один графин хереса, из которого человека
два выпили по рюмке,
другие и не заметили его.
Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся
два англичанина, сначала попробуют оторвать
друг у
друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один
другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или, по крайней мере, холодности к
другому, но благоговения к толпе, то есть к обществу.
С любопытством смотрю, как столкнутся
две кухарки, с корзинами на плечах, как несется нескончаемая двойная, тройная цепь экипажей, подобно реке, как из нее с неподражаемою ловкостью вывернется один экипаж и сольется с
другою нитью, или как вся эта цепь мгновенно онемеет, лишь только полисмен с тротуара поднимет руку.
Кроме торжественных обедов во дворце или у лорда-мэра и
других, на сто, двести и более человек, то есть на весь мир, в обыкновенные дни подают на стол две-три перемены, куда входит почти все, что едят люди повсюду.
«А вот что около меня!» — добавил я, боязливо и вопросительно поглядывая то на валы, которые поднимались около моих плеч и локтей и выше головы, то вдаль, стараясь угадать, приветнее ли и светлее ли
других огней блеснут
два фонаря на русском фрегате?
Фрегат взберется на голову волны, дрогнет там на гребне, потом упадет на бок и начинает скользить с горы, спустившись на дно между
двух бугров, выпрямится, но только затем, чтоб тяжело перевалиться на
другой бок и лезть вновь на холм.
За мной увязались идти двое мальчишек; один болтал по-французски, то есть исковеркает
два слова французских да прибавит три португальских;
другой то же делал с английским языком.
Две негритянки, должно быть сестры: одна положила голову на колени
другой, а та…
Бушмен опять щелкнул и издал
две уже
другие ноты.
По дороге от Паарля готтентот-мальчишка, ехавший на вновь вымененной в Паарле лошади, беспрестанно исчезал дорогой в кустах и гонялся за маленькими черепахами. Он поймал
две: одну дал в наш карт, а
другую ученой партии, но мы и свою сбыли туда же, потому что у нас за ней никто не хотел смотреть, а она ползала везде, карабкаясь вон из экипажа, и падала.
На
другой день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в
другой. Мы взяли
две коляски и отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу моря мимо дач и ферм.
На песке, прямо на солнце, лежали
два тюфяка, поодаль один от
другого.
Нам хотелось поговорить, но переводчика не было дома. У моего товарища был портрет Сейоло, снятый им за несколько дней перед тем посредством фотографии. Он сделал
два снимка: один себе, а
другой так, на случай. Я взял портрет и показал его сначала Сейоло: он посмотрел и громко захохотал, потом передал жене. «Сейоло, Сейоло!» — заговорила она, со смехом указывая на мужа, опять смотрела на портрет и продолжала смеяться. Потом отдала портрет мне. Сейоло взял его и стал пристально рассматривать.
Вон
другая, третья звезда, а вон и мимо нас несется одна,
две, три — нет, это не звезды».
На
другой день утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем
Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Один малаец взобрался на палубу и остался ночевать у нас,
другие два ночевали в лодке, которая прицепилась за фрегат и шла за нами.
Два его товарища, лежа в своей лодке, нисколько не смущались тем, что она черпала, во время шквала, и кормой, и носом; один лениво выливал воду ковшом, а
другой еще ленивее смотрел на это.
В ушах серьги непременно, у иных по
две, в верхней и нижней части уха, а у одного продета в ухо какая-то серебряная шпилька, у
другого сережка в правой ноздре.
Здесь совсем
другое: простор, чистота, прекрасная архитектура домов, совсем закрытых шпалерою из мелкой, стелющейся, как плющ, зелени с голубыми цветами;
две церкви, протестантская и католическая, обнесенные большими дворами, густо засаженными фиговыми, мускатными и
другими деревьями и множеством цветов.
Там высунулась из воды голова буйвола; там бедный и давно не бритый китаец, под плетеной шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их сидят около походной лавочки или в своих магазинах, на пятках, в кружок и уплетают
двумя палочками вареный рис, держа чашку у самого рта, и время от времени достают из
другой чашки, с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и едят.
В
другой раз
два китайца несли на плечах, с признаками большой осторожности и даже, кажется, уважения, такую корзину, в которой небрежно покоилась свинья.
Мы пошли назад; индиец принялся опять вопить по книге, а
другие два уселись на пятки слушать; четвертый вынес нам из ниши роз на блюде. Мы заглянули по соседству и в малайскую мечеть. «Это я и в Казани видел», — сказал один из моих товарищей, посмотрев на голые стены.
Дня три я не сходил на берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на четвертый день, мы с Посьетом поехали на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из
двух частей народонаселения: одна часть живет на лодках,
другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся на самом берегу, а иные утверждены на сваях, на воде.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был так тронут этим, что, на прощанье, съехал с людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у
другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того,
две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном, где-то в Новой Зеландии.
Дня через
два я опять отправился с бароном Крюднером и Посьетом в
другую бухточку, совсем закрывающуюся скалой.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В
другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков
двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее время года в тех местах. Небо и море спорят
друг с
другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы
другим трем и одно из них вело на буксире. Таща его на
двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на большой доске складными буквами.
Голова вся бритая, как и лицо, только с затылка волосы подняты кверху и зачесаны в узенькую, коротенькую, как будто отрубленную косичку, крепко лежавшую на самой маковке. Сколько хлопот за такой хитрой и безобразной прической! За поясом у одного, старшего, заткнуты были
две сабли, одна короче
другой. Мы попросили показать и нашли превосходные клинки.
Но с странным чувством смотрю я на эти игриво-созданные, смеющиеся берега: неприятно видеть этот сон, отсутствие движения. Люди появляются редко; животных не видать; я только раз слышал собачий лай. Нет людской суеты; мало признаков жизни. Кроме караульных лодок
другие робко и торопливо скользят у берегов с двумя-тремя голыми гребцами, с слюнявым мальчишкой или остроглазой девчонкой.
На
другой день, а может быть и дня через
два после посещения переводчиков, приехали три или четыре лодки, украшенные флагами, флажками, значками, гербами и пиками — все атрибуты военных лодок, хотя на лодках были те же голые гребцы и ни одного солдата.
Баниосам, на прощанье, сказано было, что есть
два письма: одно к губернатору, а
другое выше; чтоб за первым он прислал чиновника, а
другое принял сам.
Татарский пролив и племенная, нередкая в истории многих имеющих один корень народов вражда могла разделить навсегда
два племени, из которых в одно, китайское, подмешались, пожалуй, и манчжуры, а в
другое, японское, — малайцы, которых будто бы японцы, говорит Кемпфер, застали в Нипоне и вытеснили вон.
Когда всматриваешься пристально в лица старших чиновников и их свиты и многих
других, толпящихся на окружающих нас лодках, невольно придешь к заключению, что тут сошлись и смешались
два племени.
И те и
другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как
два брата в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и
другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
Японцы тихо, с улыбкой удовольствия и удивления, сообщали
друг другу замечания на своем звучном языке. Некоторые из них, и особенно один из переводчиков, Нарабайоси 2-й (их
два брата, двоюродные, иначе гейстра), молодой человек лет 25-ти, говорящий немного по-английски, со вздохом сознался, что все виденное у нас приводит его в восторг, что он хотел бы быть европейцем, русским, путешествовать и заглянуть куда-нибудь, хоть бы на Бонинсима…
А мы в выигрыше: в неделю
два раза дается длинная записка прислать того,
другого, третьего, живности, зелени и т. п.
Вот идут по трапу и ступают на палубу, один за
другим, и старые и молодые японцы, и об одной, и о
двух шпагах, в черных и серых кофтах, с особенно тщательно причесанными затылками, с особенно чисто выбритыми лбами и бородой, — словом, молодец к молодцу: длиннолицые и круглолицые, самые смуглые, и изжелта, и посветлее, подслеповатые и с выпученными глазами, то донельзя гладкие, то до невозможности рябые.
Правительство знает это, но, по крайней памяти, боится, что христианская вера вредна для их законов и властей. Пусть бы оно решило теперь, что это вздор и что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да как? Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место
другому. Микадо не предложит, а если бы и вздумал, так сиогун не сошьет ему нового халата и даст
два дня сряду обедать на одной и той же посуде.
Часов до четырех, по обыкновению, писал и только собрался лечь, как начали делать поворот на
другой галс: стали свистать, командовать; бизань-шкот и грота-брас идут чрез роульсы, привинченные к самой крышке моей каюты, и когда потянут обе эти снасти, точно
два экипажа едут по самому черепу.
В Китае мятеж; в России готовятся к войне с Турцией. Частных писем привезли всего
два. Меня зовут в Шанхай: опять раздумье берет, опять нерешительность — да как, да что? Холод и лень одолели совсем, особенно холод, и лень тоже особенно. Вчера я спал у капитана в каюте; у меня невозможно раздеться; я пишу, а
другую руку спрятал за жилет; ноги зябнут.
Все бросились менять, то есть повезли со всех сторон сюда доллары, и брали за них векселя на Лондон и
другие места, выигрывая по
два шиллинга на доллар.
Множество возвращающегося с работы простого народа толпилось на пристани, ожидая очереди попасть на паром, перевозивший на
другую сторону, где первая кидалась в глаза куча навозу, грязный берег, две-три грязные хижины, два-три тощие дерева и за всем этим — вспаханные поля.
Шанхай сам по себе ничтожное место по народонаселению; в нем всего (было до осады) до трехсот тысяч жителей: это мало для китайского города, но он служил торговым предместьем этим городам и особенно провинциям, где родится лучший шелк и чай —
две самые важные статьи, которыми пока расплачивается Китай за бумажные, шерстяные и
другие европейские и американские изделия.
Я не знал, на что решиться, и мрачно сидел на своем чемодане, пока товарищи мои шумно выбирались из трактира. Кули приходили и выходили, таская поклажу. Все ушли; девятый час, а шкуне в 10 часу велено уйти. Многие из наших обедают у Каннингама, а
другие отказались, в том числе и я. Это прощальный обед. Наконец я быстро собрался, позвал писаря нашего, который жил в трактире, для переписки бумаг, велел привести
двух кули, и мы отправились.
Надо было прибрать подарок
другому губернатору, оппер-баниосам,
двум старшим и всем младшим переводчикам, всего человекам двадцати.
Другому губернатору подарили трюмо, коврик и
два разноцветные комнатные фонаря.
Говорят: еще не совсем готово место и просят подождать три дня; 2-е, полномочные приедут не на
другой день к нам, а через
два дня.
У двоих чиновников, помещавшихся налево от полномочных, коронки были одинаковой с ними формы, а у следующих
двух одна треугольная,
другая квадратная, обе плоские.
Адмирал согласился прислать
два вопроса на
другой день, на бумаге, но с тем, чтоб они к вечеру же ответили на них. «Как же мы можем обещать это, — возразили они, — когда не знаем, в чем состоят вопросы?» Им сказано, что мы знаем вопросы и знаем, что можно отвечать. Они обещали сделать, что можно, и мы расстались большими
друзьями.
Назначать время свидания предоставлено было адмиралу. Один раз он назначил чрез
два дня, но, к удивлению нашему, японцы просили назначить раньше, то есть на
другой день. Дело в том, что Кавадзи хотелось в Едо, к своей супруге, и он торопил переговорами. «Тело здесь, а душа в Едо», — говорил он не раз.