Неточные совпадения
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду
в Китае,
в Индии, переплыву океаны, ступлю
ногою на те острова, где гуляет
в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей
в путь!
Что удивительного теряться
в кокосовых неизмеримых лесах, путаться
ногами в ползучих лианах, между высоких, как башни, деревьев, встречаться с этими цветными странными нашими братьями?
Но эта первая буря мало подействовала на меня: не бывши никогда
в море, я думал, что это так должно быть, что иначе не бывает, то есть что корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под
ног и море как будто опрокидывается на голову.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии
в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла
в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит
в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под
ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Романтики, глядя на крепости обоих берегов, припоминали могилу Гамлета; более положительные люди рассуждали о несправедливости зундских пошлин, самые положительные — о необходимости запастись свежею провизией, а все вообще мечтали съехать на сутки на берег, ступить
ногой в Данию, обегать Копенгаген, взглянуть на физиономию города, на картину людей, быта, немного расправить
ноги после качки, поесть свежих устриц.
Говорят, англичанки еще отличаются величиной своих
ног: не знаю, правда ли? Мне кажется, тут есть отчасти и предубеждение, и именно оттого, что никакие другие женщины не выставляют так своих
ног напоказ, как англичанки: переходя через улицу,
в грязь, они так высоко поднимают юбки, что… дают полную возможность рассматривать
ноги.
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он садится к столу, кладет
ноги в назначенный для того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же,
в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он будет глух и нем целый день.
Этому чиновнику посылают еще сто рублей деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя
в деревне старым слугам, живущим на пенсии, а их много, да мужичкам, которые то
ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша хлеб
в овине, кого
в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная вода закрыла глаза.
Эта качка напоминала мне пока наши похождения
в Балтийском и Немецком морях — не больше. Не привыкать уже было засыпать под размахи койки взад и вперед, когда голова и
ноги постепенно поднимаются и опускаются. Я кое-как заснул, и то с грехом пополам: но не один раз будил меня стук, топот людей, суматоха с парусами.
Кое-как добрался я до своей каюты,
в которой не был со вчерашнего дня, отворил дверь и не вошел — все эти термины теряют значение
в качку — был втиснут толчком
в каюту и старался удержаться на
ногах, упираясь кулаками
в обе противоположные стены.
Он лишь старается при толчке упереться
ногой в стену, чтоб не удариться коленкой.
Он шел очень искусно, упираясь то одной, то другой
ногой и держа
в равновесии руки, а местами вдруг осторожно приседал, когда покатость пола становилась очень крута.
Опираясь на него, я вышел «на улицу»
в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под
ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
Он и
в жар и
в холод всегда застегнут, всегда бодр; только
в жар подбородок у него светится, как будто вымазанный маслом;
в качку и не
в качку стоит на
ногах твердо, заложив коротенькие руки на спину или немного пониже, а на ходу шагает маленькими шажками.
«Да неужели есть берег? — думаешь тут, — ужели я был когда-нибудь на земле, ходил твердой
ногой, спал
в постели, мылся пресной водой, ел четыре-пять блюд, и все
в разных тарелках, читал, писал на столе, который не пляшет?
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они.
В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под
ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли,
в том числе и наш.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел
в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами.
В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать на
ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Попугай вертелся под
ногами, и кто-то из нас, может быть я, наступил на него: он затрепетал крыльями и, хромая, спотыкаясь, поспешно скрылся от северных варваров
в угол.
Наступает, за знойным днем, душно-сладкая, долгая ночь с мерцаньем
в небесах, с огненным потоком под
ногами, с трепетом неги
в воздухе. Боже мой! Даром пропадают здесь эти ночи: ни серенад, ни вздохов, ни шепота любви, ни пенья соловьев! Только фрегат напряженно движется и изредка простонет да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна — и опять все торжественно и прекрасно-тихо!
Когда обливаешься вечером,
в темноте, водой, прямо из океана, искры сыплются, бегут, скользят по телу и пропадают под
ногами, на палубе.
На других картинках представлена скачка с препятствиями: лошади вверх
ногами, люди по горло
в воде.
И там пленяешься своего рода несообразностями: барс схватил зубами охотника за
ногу, а охотник, лежа
в тростнике, смотрит
в сторону и смеется.
«Я все с большим и большим удовольствием смотрю на вас», — сказал он, кладя
ноги на стол, заваленный журналами, когда мы перешли после обеда
в гостиную и дамы удалились.
Мы не успели еще расправить хорошенько
ног, барон вошел уже
в комнату и что-то заказывал хозяину и мальчишке-негру.
Иногда волы еле-еле передвигают
ноги, а
в другой раз, образуя цугом своим кривую линию, бегут крупной рысью.
Зеленый сначала бил весело
ногами о свою скамью: не
в его натуре было долго и смирно сидеть на одном месте.
На пороге стоял высокий, с проседью, старик, с нависшими бровями,
в длинной суконной куртке, закрывавшей всю поясницу, почти
в таком же длинном жилете,
в широких нанковых, падавших складками около
ног панталонах.
Надо было переправляться вброд; напрасно Вандик понукал лошадей: они не шли. «Аппл!» — крикнет он, направляя их
в воду, но передние две только коснутся
ногами воды и вдруг возьмут направо или налево, к берегу.
Веллингтон лежал как будто у
ног наших, несмотря на то что мы были милях
в пяти от него.
Посьет пустился
в длинную беседу с Беном, а я пошел вперед, чтоб расправить
ноги, уставшие от постоянного сиденья
в экипаже.
Он шел тихо, едва передвигая скованные
ноги, и глядел вниз; другие толкали его
в спину и подвели к нам.
У наших всадников
ноги по колени ушли
в воду.
Один из них, натуралист, хотел, кажется, избавиться от этого неудобства, громоздился, громоздился на седле, подбирая
ноги, и кончил тем, что, к немалому нашему удовольствию, упал
в воду.
В средине обеда вдруг вошел к нам
в столовую пожилой человек, сильно разбитый
ногами.
Она одним ударом
ноги раздробляет голову кобре-капелле или подхватит ее
в когти, взлетит повыше и бросит на камень.
Мы завтракали впятером: доктор с женой, еще какие-то двое молодых людей, из которых одного звали капитаном, да еще англичанин, большой ростом, большой крикун, большой говорун, держит себя очень прямо, никогда не смотрит под
ноги,
в комнате всегда сидит
в шляпе.
«Ах, поосторожнее, пожалуйста! — живо предупредил он меня, — там змея
в банке, разобьете!» Я стал протягивать
ноги.
Одет он был
в жакете и синих панталонах;
ноги у него босые, грудь открыта нараспашку.
По трапам еще стремились потоки, но у меня
ноги уж были по колени
в воде — нечего разбирать, как бы посуше пройти. Мы выбрались наверх: темнота ужасная, вой ветра еще ужаснее; не видно было, куда ступить. Вдруг молния.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли
в тени леса, все
в белом с
ног до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо
в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя
в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли
в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия
ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Индиец, полуголый, с маленьким передником, бритый,
в чалме, или с большими волосами, смотря по тому, какой он веры, бежит ровно, грациозно, далеко и медленно откидывая
ноги назад, улыбаясь и показывая ряд отличных зубов.
Представьте, что из шестидесяти тысяч жителей женщин только около семисот. Европеянок, жен, дочерей консулов и других живущих по торговле лиц немного, и те, как цветы севера, прячутся
в тень, а китаянок и индианок еще меньше. Мы видели
в предместьях несколько китайских противных старух; молодых почти ни одной; но зато видели несколько молодых и довольно красивых индианок. Огромные золотые серьги, кольца, серебряные браслеты на руках и
ногах бросались
в глаза.
Когда мы подходили к его клетке, он поспешно удалялся от нас, метался во все четыре угла, как будто отыскивая еще пятого, чтоб спрятаться; но когда мы уходили прочь, он бежал к двери, сердился, поднимал ужасную возню, топал
ногами, бил крыльями
в дверь, клевал ее — словом, так и просился, по характеру,
в басни Крылова.
Всюду мелькают их голые плечи, спины,
ноги и головы, покрытые только густо сложенной
в два ряда косой.
Мы дошли до китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит из огромного ряда лавок с жильем вверху, как и
в Сингапуре. Лавки небольшие, с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие. У дверей сверху до полу висят вывески: узенькие,
в четверть аршина, лоскутки бумаги с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые, сидят на прилавках, сложа
ноги под себя.
Ноги у всех более или менее изуродованы; а у которых «от невоспитания, от небрежности родителей» уцелели
в природном виде, те подделывают, под настоящую
ногу, другую, искусственную, но такую маленькую, что решительно не могут ступить на нее, и потому ходят с помощью прислужниц.
Вечером задул свежий ветер. Я напрасно хотел писать: ни чернильница, ни свеча не стояли на столе, бумага вырывалась из-под рук. Успеешь написать несколько слов и сейчас протягиваешь руку назад — упереться
в стену, чтоб не опрокинуться. Я бросил все и пошел ходить по шканцам; но и то не совсем удачно, хотя я уже и приобрел морские
ноги.
Тут громадный вал вдруг ударил
в сетки, перескочил через борт и разлился по палубе, облив
ноги матросам.
Вбежали люди, начали разбирать эту кучу обломков, но
в то же мгновение вся эта куча вместе с людьми понеслась назад, прямо
в мой угол: я только успел вовремя подобрать
ноги. Рюмки, тарелки, чашки, бутылки
в буфетах так и скакали со звоном со своих мест.