Неточные совпадения
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они.
В самом деле, прекрасный
вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли,
в том числе и наш.
Внезапно развернувшаяся перед нами картина острова, жаркое солнце, яркий
вид города, хотя чужие, но ласковые лица — все это было нежданным, веселым, праздничным мгновением и влило живительную каплю
в однообразный, долгий путь.
В этом спокойствии, уединении от целого мира,
в тепле и сиянии фрегат принимает
вид какой-то отдаленной степной русской деревни.
С
вида кажется невозможным войти
в эту стену; между тем там проложены тропинки, и любопытные, с проводниками, беспрестанно отправляются туда.
Я вглядывался
в рытвины Столовой горы, промытые протоками и образующие
видом так называемые «ножки стола».
Часов
в пять пустились дальше. Дорога некоторое время шла все по той же болотистой долине. Мы хотя и оставили назади, но не потеряли из
виду Столовую и Чертову горы. Вправо тянулись пики, идущие от Констанской горы.
Не успели мы расположиться
в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около глаз, а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих
вид невинности на лице.
И с тех пор комната чтится, как святыня: она наглухо заперта, и постель оставлена
в своем тогдашнем
виде; никто не дотрогивался до нее, а я вдруг лягу!
У Змеиной горки завидели мы вдали,
в поле, какую-то большую белую птицу,
видом напоминающую аиста, которая величаво шагала по траве.
Здесь царствовала такая прохлада, такая свежесть от зелени и с моря, такой величественный
вид на море, на леса, на пропасти, на дальний горизонт неба, на качающиеся вдали суда, что мы,
в радости, перестали сердиться на кучеров и велели дать им вина,
в благодарность за счастливую идею завести нас сюда.
Жар несносный; движения никакого, ни
в воздухе, ни на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби.
Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета небес и воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами
в воде!
В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает
в прозрачные воды.
Утром рано стучится ко мне
в каюту И. И. Бутаков и просовывает
в полуотворенную дверь руку с каким-то темно-красным фруктом,
видом и величиной похожим на небольшое яблоко. «Попробуйте», — говорит. Я разрезал плод: под красною мякотью скрывалась белая, кисло-сладкая сердцевина, состоящая из нескольких отделений с крупным зерном
в каждом из них.
Мы стали сбираться домой, обошли еще раз все комнаты, вышли на идущие кругом дома галереи: что за
виды! какой пламенный закат! какой пожар на горизонте!
в какие краски оделись эти деревья и цветы! как жарко дышат они!
Ноги у всех более или менее изуродованы; а у которых «от невоспитания, от небрежности родителей» уцелели
в природном
виде, те подделывают, под настоящую ногу, другую, искусственную, но такую маленькую, что решительно не могут ступить на нее, и потому ходят с помощью прислужниц.
Несмотря на длинные платья,
в которые закутаны китаянки от горла до полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг увидел хитрость. Женщины, с оливковым цветом лица и с черными, немного узкими глазами, одеваются больше
в темные цвета. С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной на затылке большой золотой или серебряной булавкой, они не неприятны на
вид.
Мы
в заливе, имеющем
вид подковы, обстановленном высокими и крупными утесами, покрытыми зеленью.
Вообще мы старались быть любезны с гостями, показывали им, после завтрака, картинки и, между прочим,
в книге Зибольда изображение японских
видов: людей, зданий, пейзажей и прочего.
Зачесанные снизу косы придают голове
вид груши, кофты напоминают надетые
в рукава кацавейки или мантильи с широкими рукавами, далее халат и туфли.
Шелковые галстухи, лайковые перчатки — все были
в каких-то чрезвычайно ровных, круглых и очень недурных пятнах, разных
видов, смотря по цвету, например на белых перчатках были зеленоватые пятна, на палевых оранжевые, на коричневых масака и так далее: все от морской сырости.
Приезжие и
вида не показывают, что американцы были у них
в Едо.
Зарезали лань и ели во всех
видах:
в котлетах,
в жарком — отлично! точно лучшая говядина, только нежнее и мягче.
Комедия с этими японцами, совершенное представление на нагасакском рейде! Только что пробило восемь склянок и подняли флаг, как появились переводчики, за ними и оппер-баниосы, Хагивари, Саброски и еще другой, робкий и невзрачный с
виду. Они допрашивали, не недовольны ли мы чем-нибудь? потом попросили видеться с адмиралом. По обыкновению, все уселись
в его каюте, и воцарилось глубокое молчание.
«Не может быть: отчего же он такой черный?» Попробовал —
в самом деле та же микстура, которую я, под
видом чая, принимал
в Лондоне, потом
в Капштате.
Наш хозяин, Дональд, конечно плюгавейший из англичан, вероятно нищий
в Англии, иначе как решиться отправиться на чужую почву заводить трактир, без
видов на успех, — и этот Дональд, сказывал Тихменев, так бил одного из китайцев, слуг своего трактира, что «меня даже жалость взяла», — прибавил добрый Петр Александрович.
Оттуда мы вышли
в слободку, окружающую док, и по узенькой улице, наполненной лавчонками, дымящимися харчевнями, толпящимся, продающим, покупающим народом, вышли на речку, прошли чрез съестной рынок, кое-где останавливаясь. Видели какие-то неизвестные нам фрукты или овощи, темные, сухие, немного похожие
видом на каштаны, но с рожками. Отец Аввакум указал еще на орехи, называя их «водяными грушами».
Утром 4-го января фрегат принял праздничный
вид: вымытая, вытертая песком и камнями,
в ущерб моему ночному спокойствию, палуба белела, как полотно; медь ярко горела на солнце; снасти уложены были красивыми бухтами, из которых
в одной поместился общий баловень наш, кот Васька.
Потом им показали и подарили множество раскрашенных гравюр с изображением
видов Москвы, Петербурга, наших войск, еще купленных
в Англии картинок женских головок, плодов, цветов и т. п.
Было из теста что-то вроде блина с начинкой из сахарного песку,
в первобытном
виде, как он добывается из тростника; были клейкие витушки и проч.
Еще я подарил ему
вид Лондона
в свертке, величиной
в восьмнадцать футов, купленный мною
в туннеле под Темзой.
Вид берега. — Бо-Тсунг. — Базиль Галль. — Идиллия. — Дорога
в столицу. — Столица Чуди. — Каменные работы. — Пейзажи. — Жители, домы и храмы. — Поля. — Королевский замок. — Зависимость островов. — Протестантский миссионер. — Другая сторона идиллии. — Напа-Киян. — Жилище миссионера. — Напакиянский губернатор. — Корабль с китайскими эмигрантами. — Прогулки и отплытие.
Возьмите путешествие Базиля Галля (
в 1816 г.): он
в числе первых посетил Ликейские острова, и взгляните на приложенную к книге картинку,
вид острова: это именно тот, где мы пристали.
Я любовался тем, что вижу, и дивился не тропической растительности, не теплому, мягкому и пахучему воздуху — это все было и
в других местах, а этой стройности, прибранности леса, дороги, тропинок, садов, простоте одежд и патриархальному, почтенному
виду стариков, строгому и задумчивому выражению их лиц, нежности и застенчивости
в чертах молодых; дивился также я этим земляным и каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или
в самом деле идиллическая страна, отрывок из жизни древних.
Мы вошли на гору, окинули взглядом все пространство и молчали, теряясь
в красоте и разнообразии
видов.
Проехав множество улиц, замков, домов, я выехал
в другие ворота крепости, ко взморью, и успел составить только пока заключение, что испанский город — город большой, город сонный и город очень опрятный. Едучи туда, я думал, правду сказать, что на меня повеет дух падшей, обедневшей державы, что я увижу запустение, отсутствие строгости, порядка — словом, поэзию разорения, но меня удивил
вид благоустроенности, чистоты: везде видны следы заботливости, даже обилия.
Да, прекрасны окрестности Манилы, особенно при вечернем солнце: днем,
в полдень, они ослепительны и знойны, как степь. Если б не они, не эта растительность и не веселый, всегда праздничный
вид природы, не стоило бы, кажется, и ездить
в Манилу, разве только за сигарами.
Вид из окошек
в самом деле прекрасный: с одной стороны весь залив перед глазами, с другой — испанский город, с третьей — леса и деревни.
Одна церковь, впрочем, лучше других, побогаче, чище, светлее.
В ней мало живописи и тусклой позолоты; она не обременена украшениями; и прихожане
в ней получше, чище одеты и приличнее на
вид, нежели
в других местах.
Они успокоились, когда мы вышли через узенькие переулки
в поле и стали подниматься на холмы. Большая часть последовала за нами. Они стали тут очень услужливы, указывали удобные тропинки, рвали нам цветы, показывали хорошие
виды.
Вглядыванье
в общий
вид нового берега или всякой новой местности, освоение глаз с нею, изучение подробностей — это привилегия путешественника, награда его трудов и такое наслаждение, перед которым бледнеет наслаждение, испытываемое перед картиной самого великого мастера.
Видели мы по лесу опять множество бурундучков, опять quasi-соболя, ждали увидеть медведя, но не видали, видели только, как якут на станции, ведя лошадей на кормовище
в лес, вооружился против «могущего встретиться» медведя ружьем, которое было
в таком
виде,
в каком только первый раз выдумал его человек.
Джукджур отстоит
в восьми верстах от станции, где мы ночевали. Вскоре по сторонам пошли горы, одна другой круче, серее и недоступнее. Это как будто искусственно насыпанные пирамидальные кучи камней. По
виду ни на одну нельзя влезть. Одни сероватые, другие зеленоватые, все вообще неприветливые, гордо поднимающие плечи
в небо, не удостоивающие взглянуть вниз, а только сбрасывающие с себя каменья.
Наконец он и наши верховые лошади вбежали на вершину горы и
в одно время скрылись из
виду.
В Маиле нам дали других лошадей, все таких же дрянных на
вид, но верных на ногу, осторожных и крепких. Якуты ласковы и внимательны: они нас буквально на руках снимают с седел и сажают на них; иначе бы не влезть на седло, потом на подушку, да еще
в дорожном платье.
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты до станции Иктенда. Сейчас едем. На горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый
вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали
в темноте, лежа
в каюте, со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
Нет, общество
в том
виде, как оно теперь
в Якутске, право, порядочное.
Все это заморожено и везется
в твердом
виде; пельмени тоже, рябчики, которых здесь множество, и другая дичь.
В Киренске я запасся только хлебом к чаю и уехал. Тут уж я помчался быстро. Чем ближе к Иркутску, тем ямщики и кони натуральнее. Только подъезжаешь к станции, ямщики ведут уже лошадей, здоровых, сильных и дюжих на
вид. Ямщики позажиточнее здесь, ходят
в дохах из собачьей шерсти,
в щегольских шапках. Тут ехал приискатель с семейством,
в двух экипажах, да я — и всем доставало лошадей. На станциях уже не с боязнью, а с интересом спрашивали: бегут ли за нами еще подводы?