Неточные совпадения
В Англии и ее колониях письмо
есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук, по железным и другим дорогам, по
океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или сам воротился туда же.
И вдруг неожиданно суждено
было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я
буду в Китае, в Индии, переплыву
океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не
будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Между моряками, зевая апатически, лениво смотрит «в безбрежную даль»
океана литератор, помышляя о том, хороши ли гостиницы в Бразилии,
есть ли прачки на Сандвичевых островах, на чем ездят в Австралии?
В
океане, в мгновенных встречах, тот же образ виден
был на палубе кораблей, насвистывающий сквозь зубы: «Rule, Britannia, upon the sea».
Я
был один в этом
океане и нетерпеливо ждал другого дня, когда Лондон выйдет из ненормального положения и заживет своею обычною жизнью.
«Дедушка! — спросил кто-то нашего Александра Антоновича, — когда же
будем в
океане?» — «Мы теперь в нем», — отвечал он.
Чем
океан угостит пловцов?..» Он
был покоен: по нем едва шевелились легкими рядами волны, как будто ряды тихих мыслей, пробегающих по лицу; страсти и порывы молчали.
За столом дед сидел подле меня и
был очень весел; он даже предложил мне
выпить вместе рюмку вина по случаю вступления в
океан.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы
были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка —
океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Нельзя же, однако, чтоб масленица не вызвала у русского человека хоть одной улыбки,
будь это и среди знойных зыбей Атлантического
океана.
Встанешь утром, никуда не спеша, с полным равновесием в силах души, с отличным здоровьем, с свежей головой и аппетитом, выльешь на себя несколько ведер воды прямо из
океана и гуляешь,
пьешь чай, потом сядешь за работу.
Мы прилежно смотрели на просторную гладь
океана и молчали, потому что нечего
было сообщить друг другу.
Но за ними надо
было зорко смотреть: они все старались выпрыгнуть за пределы паруса и поплавать на свободе, в
океане.
Дальнейшее тридцатиоднодневное плавание по Индийскому
океану было довольно однообразно. Начало мая не лучше, как у нас: небо постоянно облачно; редко проглядывало солнце. Ни тепло, ни холодно. Некоторые, однако ж, оделись в суконные платья — и умно сделали. Я упрямился, ходил в летнем, зато у меня не раз схватывало зубы и висок. Ожидали зюйд-вестовых ветров и громадного волнения, которому
было где разгуляться в огромном бассейне, чистом от самого полюса; но ветры стояли нордовые и все-таки благоприятные.
Я надеялся на эти тропики как на каменную гору: я думал, что настанет, как в Атлантическом
океане, умеренный жар, ровный и постоянный ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного лета, голубого неба, с фантастическим узором облаков, и синего моря. Но ничего похожего на это не
было: ветер, качка, так что полупортики у нас постоянно
были закрыты.
Но вот мы вышли в Великий
океан. Мы
были в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем не
было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу на другой диван, ища прохлады. «Вы то на правый, то на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Вечером зажгли огни под деревьями; матросы группами теснились около них; в палатке
пили чай, оттуда слышались пение, крики. В песчаный берег яростно бил бурун: иногда подойдешь близко, заговоришься, вал хлестнет по ногам и бахромой рассыплется по песку. Вдали светлел от луны
океан, точно ртуть, а в заливе, между скал, лежал густой мрак.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы
было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный
океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Вскоре вошли за бар, то
есть за черту
океана, и вошли в реку.
Между прочим, он сказал, что вместе с этой шкуной выстроена
была и другая, точно такая же, ее «sistership», как он выразился, но что та погибла в
океане, и с людьми.
Сегодня мы ушли и вот качаемся теперь в Тихом
океане; но если б и остались здесь, едва ли бы я собрался на берег. Одна природа да животная, хотя и своеобразная, жизнь, не наполнят человека, не поглотят внимания: остается большая пустота. Для того даже, чтобы испытывать глубже новое, не похожее ни на что свое, нужно, чтоб тут же рядом, для сравнения,
была параллель другой, развитой жизни.
И горизонт уж не казался нам дальним и безбрежным, как, бывало, на различных
океанах, хотя дугообразная поверхность земли и здесь закрывала даль и, кроме воды и неба, ничего не
было видно.
Неточные совпадения
Такими игрушками
были материки,
океаны и корабли.
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно
было поставить, — а кругом
будут пропасти,
океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
Писатель, если только он // Волна, а
океан — Россия, — // Не может
быть не возмущен, // Когда возмущена стихия…
Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый
океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдет навыворот — никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда
будет чисто, светло, честно…
Его отношения к ней
были гораздо проще: для него в Агафье Матвеевне, в ее вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся на всем глазах, в вечном хождении из шкафа в кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как
океан, и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве, под отеческой кровлей.