Неточные совпадения
Все было загадочно и фантастически прекрасно в волшебной дали: счастливцы
ходили и возвращались с заманчивою, но глухою повестью о чудесах, с детским толкованием тайн мира.
У англичан море — их почва: им не по чем
ходить больше. Оттого в английском обществе есть множество женщин, которые бывали во
всех пяти частях света.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со
всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью.
Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Начинается крик, шум, угрозы, с одной стороны по-русски, с другой — энергические ответы и оправдания по-голландски, или по-английски, по-немецки. Друг друга в суматохе не слышат, не понимают, а кончится все-таки тем, что расцепятся, — и
все смолкнет: корабль нем и недвижим опять; только часовой задумчиво
ходит с ружьем взад и вперед.
Зрители
ходят по лестнице и останавливаются на трех площадках, чтобы осмотреть
всю землю.
И везде, во
всех этих учреждениях, волнуется толпа зрителей; подумаешь, что англичанам нечего больше делать, как
ходить и смотреть достопримечательности.
Мальчишка догнал меня и, тыча монетой мне в спину, как зарезанный кричал: «No use, no use (Не
ходит)!» Глядя на
все фокусы и мелочи английской изобретательности, отец Аввакум, живший в Китае, сравнил англичан с китайцами по мелочной, микроскопической деятельности, по стремлению к торгашеству и по некоторым другим причинам.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда
все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет
весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком
ходил.
Даже барыня, исполняя евангельскую заповедь и
проходя сквозь бесконечный ряд нищих от обедни, тратит на это
всего каких-нибудь рублей десять в год.
Смешно было смотреть, когда кто-нибудь пойдет в один угол, а его отнесет в другой: никто не
ходил как следует,
все притопывая.
Вечером я лежал на кушетке у самой стены, а напротив была софа, устроенная кругом бизань-мачты, которая
проходила через каюту вниз. Вдруг поддало, то есть шальной или, пожалуй, девятый вал ударил в корму.
Все ухватились кто за что мог. Я, прежде нежели подумал об этой предосторожности, вдруг почувствовал, что кушетка отделилась от стены, а я отделяюсь от кушетки.
— Дайте
пройти Бискайскую бухту — вот и будет вам тепло! Да погодите еще, и тепло наскучит: будете вздыхать о холоде. Что вы
все сидите? Пойдемте.
«Да неужели есть берег? — думаешь тут, — ужели я был когда-нибудь на земле,
ходил твердой ногой, спал в постели, мылся пресной водой, ел четыре-пять блюд, и
все в разных тарелках, читал, писал на столе, который не пляшет?
Что там наверху?» — «Господи! как тепло, хорошо ходить-то по палубе: мы
все сапоги сняли», — отвечал он с своим равнодушием, не спрашивая ни себя, ни меня и никого другого об этом внезапном тепле в январе, не делая никаких сближений, не задавая себе задач…
Мы вдвоем
прошли всю деревню и вышли в поле.
Только свинья так же неопрятна, как и у нас, и так же неистово чешет бок об угол, как будто хочет своротить
весь дом, да кошка, сидя в палисаднике, среди мирт, преусердно лижет лапу и потом мажет ею себе голову. Мы
прошли мимо домов, садов, по песчаной дороге, миновали крепость и вышли налево за город.
И между
всем этим народонаселением
проходят и проезжают прекрасные, нежные создания — английские женщины.
Я
сошел в сени. Малаец Ричард, подняв колокол, с большой стакан величиной, вровень с своим ухом и зажмурив глаза, звонил изо
всей мочи на
все этажи и нумера, сзывая путешественников к обеду. Потом вдруг перестал, открыл глаза, поставил колокол на круглый стол в сенях и побежал в столовую.
Стелленбош славится в колонии своею зеленью, фруктами и здоровым воздухом. От этого сюда стекаются инвалиды и иностранцы, нанимают домы и наслаждаются тенью и прогулками. В неделю два раза
ходят сюда из Капштата омнибусы; езды
всего по прямой дороге часов пять. Окрестности живописны:
все холмы и долины. Почва состоит из глины, наносного ила, железняка и гранита.
Бен высокого роста, сложен плотно и сильно;
ходит много, шагает крупно и твердо, как слон, в гору ли, под гору ли —
все равно. Ест много, как рабочий, пьет еще больше; с лица красноват и лыс. Он от ученых разговоров легко переходит к шутке, поет так, что мы хором не могли перекричать его.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе
ходили часовые, с заряженными ружьями, и не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные
все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Я думал, что он хочет показать нам
весь Паарль, а оказалось, что ему хотелось только посмотреть,
ходит ли еще на лугу лошадь, которая его так озадачила в первый проезд.
Мы
ходили по грязным улицам и мокрым тротуарам, заходили в магазины,
прошли по ботаническому саду, но окрестностей не видали: за двести сажен
все предметы прятались в тумане.
На другой день стало потише, но
все еще качало, так что в Страстную среду не могло быть службы в нашей церкви. Остальные дни Страстной недели и утро первого дня Пасхи
прошли покойно. Замечательно, что в этот день мы были на меридиане Петербурга.
Земли нет:
все леса и сады, густые, как щетка. Деревья
сошли с берега и теснятся в воду. За садами вдали видны высокие горы, но не обожженные и угрюмые, как в Африке, а
все заросшие лесом. Направо явайский берег, налево, среди пролива, зеленый островок, а сзади, на дальнем плане, синеет Суматра.
Шагах в пятидесяти оттуда, на вязком берегу, в густой траве, стояли по колени в тине два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели на эту толпу, не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти было некуда: направо ли, налево ли,
все надо
проходить чрез толпу или идти в речку.
Китайцы светлее индийцев, которые
все темно-шоколадного цвета, тогда как те просто смуглы; у них тело почти как у нас, только глаза и волосы совершенно черные. Они тоже
ходят полуголые. У многих старческие физиономии, бритые головы, кроме затылка, от которого тянется длинная коса, болтаясь в ногах. Морщины и отсутствие усов и бороды делают их чрезвычайно похожими на старух. Ничего мужественного, бодрого. Лица точно вылиты одно в другое.
Венецианские граждане (если только слово «граждане» не насмешка здесь) делали
все это; они сидели на бархатных, но жестких скамьях, спали на своих колючих глазетовых постелях,
ходили по своим великолепным площадям ощупью, в темноте, и едва ли имели хоть немного приблизительное к нынешнему, верное понятие об искусстве жить, то есть извлекать из жизни
весь смысл,
весь здоровый и свежий сок.
При входе сидел претолстый китаец, одетый, как
все они, в коленкоровую кофту, в синие шаровары, в туфлях с чрезвычайно высокой замшевой подошвой, так что на ней едва можно
ходить, а побежать нет возможности. Голова, разумеется, полуобрита спереди, а сзади коса. Тут был приказчик-англичанин и несколько китайцев. Толстяк и был хозяин. Лавка похожа на магазины целого мира, с прибавлением китайских изделий, лакированных ларчиков, вееров, разных мелочей из слоновой кости, из пальмового дерева, с резьбой и т. п.
Мы
прошли около
всех этих торговых зданий, пакгаузов, вошли немного на холм, к кустам, под тень пальм. «Ах, если б напиться!» — говорили мы — но чего? Тут берег пустой и только что разработывается. К счастью, наши матросы накупили себе ананасов и поделились с нами, вырезывая так искусно средину спиралью, что любому китайцу впору.
Дня три я не
сходил на берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на четвертый день, мы с Посьетом поехали на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения: одна часть живет на лодках, другая в домишках, которые
все сбиты в кучу и лепятся на самом берегу, а иные утверждены на сваях, на воде.
Не
все, однако ж, голые китайцы
ходят по городу: это только носильщики, чернорабочие и сидельцы в лавках.
Ноги у
всех более или менее изуродованы; а у которых «от невоспитания, от небрежности родителей» уцелели в природном виде, те подделывают, под настоящую ногу, другую, искусственную, но такую маленькую, что решительно не могут ступить на нее, и потому
ходят с помощью прислужниц.
Вечером задул свежий ветер. Я напрасно хотел писать: ни чернильница, ни свеча не стояли на столе, бумага вырывалась из-под рук. Успеешь написать несколько слов и сейчас протягиваешь руку назад — упереться в стену, чтоб не опрокинуться. Я бросил
все и пошел
ходить по шканцам; но и то не совсем удачно, хотя я уже и приобрел морские ноги.
Но не
все имеют право носить по две сабли за поясом: эта честь предоставлена только высшему классу и офицерам; солдаты носят по одной, а простой класс вовсе не носит; да он же
ходит голый, так ему не за что было бы и прицепить ее, разве зимой.
Ходишь вечером посидеть то к тому, то к другому; улягутся наконец
все, идти больше не к кому, идешь к себе и садишься вновь за работу.
Мы не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив,
все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И
все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься,
ходит уж чересчур нараспашку.
А если приходится сидеть, обедать, беседовать, заниматься делом на том же месте, где
ходишь, то, разумеется, пожелаешь, чтоб ноги были у
всех чисты.
Странно покажется, что мы здесь не умираем со скуки, не
сходя с фрегата; некогда скучать: работа есть у
всех.
Однако ж к завтраку и к ужину
все рискнули
сойти.
Мы с любопытством смотрели на
все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она
все стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже не
сходила.
Все азиатцы, индийцы, кучками
ходят парси, или фарси, с Индийского полуострова или из Тибета.
Чрез полчаса мы
сошли к столу, около которого суетились слуги,
все китайцы.
Я
прошел шестой, а
все магазина не вижу, и раза два
ходил взад и вперед, не подозревая, что одно широкое, осененное деревьями крыльцо и есть вход в магазин.
Мы быстро миновали базар и
все запахи,
прошли мимо хлопчатобумажных прядилен, харчевен, разносчиков, часовни с Буддой и перебежали мостик.
Лавки начали редеть; мы шли мимо превысоких, как стены крепости, заборов из бамбука, за которыми лежали груды кирпичей, и наконец
прошли через огромный двор,
весь изрытый и отчасти заросший травой, и очутились под стенами осажденного города.
Рождество у нас
прошло, как будто мы были в России. Проводив японцев, отслушали всенощную, вчера обедню и молебствие, поздравили друг друга, потом обедали у адмирала. После играла музыка. Эйноске, видя
всех в парадной форме, спросил, какой праздник. Хотя с ними избегали говорить о христианской религии, но я сказал ему (надо же приучать их понемногу ко
всему нашему): затем сюда приехали.
У
всех четырех полномочных, и у губернаторов тоже, на голове наставлена была на маковку, вверх дном, маленькая, черная, с гранью, коронка, очень похожая формой на дамские рабочие корзиночки и, пожалуй, на кузовки, с которыми у нас бабы
ходят за грибами.
В Новый год, вечером, когда у нас
все уже легли, приехали два чиновника от полномочных, с двумя второстепенными переводчиками, Сьозой и Льодой, и привезли ответ на два вопроса. К. Н. Посьет спал; я
ходил по палубе и встретил их. В бумаге сказано было, что полномочные теперь не могут отвечать на предложенные им вопросы, потому что у них есть ответ верховного совета на письмо из России и что, по прочтении его, адмиралу, может быть, ответы на эти вопросы и не понадобятся. Нечего делать, надо было подождать.
Всего десять лет
прошло с открытия пяти портов в Китае — и европейцы почти совсем овладели ими.