Неточные совпадения
«Да
вон, кажется…» — говорил я, указывая вдаль. «Ах, в самом деле —
вон,
вон, да, да! Виден, виден! — торжественно говорил он и капитану, и старшему офицеру, и вахтенному и бегал то к карте в каюту, то опять наверх. — Виден, вот, вот он, весь виден!» — твердил он, радуясь,
как будто увидел родного отца. И пошел мерять и высчитывать узлы.
Еще досаднее, что они носятся с своею гордостью
как курица с яйцом и кудахтают на весь мир о своих успехах; наконец, еще более досадно, что они не всегда разборчивы в средствах к приобретению прав на чужой почве, что берут, чуть можно, посредством английской промышленности и английской юстиции; а где это не в ходу, так вспоминают средневековый фаустрехт — все это досадно из рук
вон.
Едва мальчишки перевели ему это,
как он вышел
вон и вскоре воротился с кружкой другого вина.
«Что ты станешь там делать?» — «А
вон на ту гору охота влезть!» Ступив на берег, мы попали в толпу малайцев, негров и африканцев,
как называют себя белые, родившиеся в Африке.
На камине и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей,
как мне сказали. Они лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет так же сухи, ярки цветом и так же ничем не пахнут,
как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук
вон.
Я хотел было заснуть, но вдруг мне пришло в голову сомнение: ведь мы в Африке; здесь
вон и деревья, и скот, и люди, даже лягушки не такие,
как у нас; может быть, чего доброго, и мыши не такие: может быть, они…
«Индус
вон! — говорил он, показывая на такого же,
как и он сам, — а я ислам».
Все комнаты оживлены чьим-то таинственным присутствием: много цветов, китайская библиотека, вазы, ларчики. Мы приездом своим
как будто спугнули кого-то. Но в доме не слыхать ни шороха, ни шелеста. А
вон два-три туалета: нет сомнения, у Вампоа есть жена, может быть, две-три. Где ж они?
— Да кто его знает, что такое, ваше высокоблагородие!
Вон спина-то
какая! — говорил он, поворачивая немного спину ко мне.
Вон деревни жмутся в теснинах, кое-где разбросаны хижины. А это что: какие-то занавески с нарисованными на них, белой и черной краской, кругами? гербы Физенского и Сатсумского удельных князей, сказали нам гости. Дунул ветерок, занавески заколебались и обнаружили пушки: в одном месте три, с развалившимися станками, в другом одна вовсе без станка —
как страшно! Наши артиллеристы подозревают, что на этих батареях есть и деревянные пушки.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов в проливе!
Вон там идет глубоко в холм ущелье, темное,
как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом в воду, другим в песок.
Да я ли один скучаю?
Вон Петр Александрович сокрушительно вздыхает, не зная,
как он будет продовольствовать нас: дадут ли японцы провизии, будут ли возить свежую воду; а если и дадут, то по
каким ценам? и т. п. От презервов многие «воротят носы», говорит он.
Вон и другие тоже скучают: Савич не знает, будет ли уголь, позволят ли рубить дрова, пустят ли на берег освежиться людям? Барон насупился, думая, удастся ли ему… хоть увидеть женщин. Он уж глазел на все японские лодки, ища между этими голыми телами не такое красное и жесткое,
как у гребцов. Косы и кофты мужчин вводили его иногда в печальное заблуждение…
Вон тот холм,
как он ни зелен, ни приютен, но ему чего-то недостает: он должен бы быть увенчан белой колоннадой с портиком или виллой с балконами на все стороны, с парком, с бегущими по отлогостям тропинками.
И
как уже пир окончится, тот, который должен умереть, вставает и разрезывается накрест, так что его внутренняя вся
вон выходят.
В отдыхальне,
как мы прозвали комнату, в которую нас повели и через которую мы проходили, уже не было никого: сидящие фигуры убрались
вон. Там стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас же и расположились на них. А кому недостало, те присутствовали тут же, стоя. Нечего и говорить, что я пришел в отдыхальню без башмаков: они остались в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их в шляпу, и дело там и осталось.
Вон и все наши приятели: Бабa-Городзаймон например, его узнать нельзя: он, из почтения, даже похудел немного. Чиновники сидели, едва смея дохнуть, и так ровно,
как будто во фронте. Напрасно я хочу поздороваться с кем-нибудь глазами: ни Самбро, ни Ойе-Саброски, ни переводчики не показывают вида, что замечают нас.
Потом пойдут вопросы: далеко ли отъехали, скоро ли приедут на станцию,
как называется
вон та деревня, что в овраге?
А
вон пронесли двое покойника, не на плечах,
как у нас, а на руках; там бежит кули с письмом, здесь тащат корзину с курами.
В предместье мы опять очутились в чаду китайской городской жизни; опять охватили нас разные запахи, в ушах раздавались крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье на бумагопрядильнях. Ах,
какая духота!
вон,
вон, скорей на чистоту, мимо интересных сцен! Однако ж я успел заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги, сидел на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему седую косу. Другие у лавок ели, брились.
Иллюзия, которою я тешил себя, продолжалась недолго:
вон один отживший, самый древний, именно старик, вынул из-за пазухи пачку тонкой бумаги, отодрал лист и высморкался в него, потом бросил бумажку,
как в бездну, в свой неизмеримый рукав. «А! это живые!»
«
Вон, например, у вас заметен недостаток в первых домашних потребностях: окна заклеены бумагой, — говорил адмирал, глядя вокруг себя, — от этого в комнатах и темно, и холодно; вам привезут стекла, научат,
как это делать.
Зачем употреблять вам все руки на возделывание риса? употребите их на добывание металлов, а рису вам привезут с Зондских островов — и вы будете богаче…» — «Да, — прервал Кавадзи, вдруг подняв свои широкие веки, — хорошо, если б иностранцы возили рыбу, стекло да рис и тому подобные необходимые предметы; а
как они будут возить
вон этакие часы,
какие вы вчера подарили мне, на которые у нас глаза разбежались, так ведь японцы вам отдадут последнее…» А ему подарили прекрасные столовые астрономические часы, где кроме обыкновенного циферблата обозначены перемены луны и вставлены два термометра.
Теперь плавает множество китоловов:
как усмотреть, чтоб они не торговали в японских портах, которые открыты только для того, чтоб суда могли забежать, взять провизии, воды да и
вон скорей?
И с господами смех, — прибавил он, стараясь не смеяться, — в буруны попали;
как стали приставать, шлюпку повернуло, всех вал и покрыл, все словно купались… да
вон они!» — прибавил он, указывая в окно.
Фаддеев встретил меня с раковинами. «Отстанешь ли ты от меня с этою дрянью?» — сказал я, отталкивая ящик с раковинами, который он,
как блюдо с устрицами, поставил передо мной. «Извольте посмотреть,
какие есть хорошие», — говорил он, выбирая из ящика то рогатую, то красную, то синюю с пятнами. «Вот эта, вот эта; а эта
какая славная!» И он сунул мне к носу. От нее запахло падалью. «Что это такое?» — «Это я чистил: улитки были, — сказал он, — да, видно, прокисли». — «
Вон,
вон! неси к Гошкевичу!»
Вон Фаддеев и мне выменял одну,
как я ни упрашивал его не делать этого, и повесил в каюте.
Погода вчера чудесная, нынче хорошее утро. Развлечений никаких, разве только наблюдаешь,
какая новая лошадь попалась: кусается ли, лягается или просто ленится. Они иногда лукавят. В этих уже нет той резигнации,
как по ту сторону Станового хребта. Если седло ездит и надо подтянуть подпругу, лошадь надует брюхо — и подтянуть нельзя. Иному достанется горячая лошадь;
вон такая досталась Тимофею. Лошадь начинает горячиться, а кастрюли, привязанные
Мая извивается игриво, песчаные мели выглядывают так гостеприимно,
как будто говорят: «Мы вас задержим, задержим»; лес не темный и не мелкий частокол,
как на болотах, но заметно покрупнел к реке; стал чаще являться осинник и сосняк. Всему этому несказанно обрадовался Иван Григорьев. «
Вон осинничек,
вон соснячок!» — говорил он приветливо, указывая на знакомые деревья. Лодка готова, хлеб выпечен, мясо взято — едем. Теперь платить будем прогоны по числу людей, то есть сколько будет гребцов на лодках.
Есть места вовсе бесплодные: с них, по распоряжению начальства, поселенцы переселяются на другие участки. Подъезжая к реке Амге (это уже ближе к Якутску), я вдруг
как будто перенесся на берега Волги: передо мной раскинулись поля, пестреющие хлебом. «Ужели это пшеница?» — с изумлением спросил я, завидя пушистые, знакомые мне золотистые колосья. «Пшеница и есть, — сказал мне человек, — а
вон и яровое!»