Неточные совпадения
Мы
целое утро осматривали ниневийские древности, этрусские, египетские и другие залы, потом змей, рыб, насекомых — почти все то, что
есть и в Петербурге, в Вене, в Мадрите.
Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять
целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или, по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе, то
есть к обществу.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за то, что он поглотил меня на
целое утро в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не
есть огромная сокровищница, в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не одним фактом?
В человеке подавляется его уклонение от прямой
цели; от этого, может
быть, так много встречается людей, которые с первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные.
Здесь, напротив, видно, что это все
есть потому, что оно нужно зачем-то, для какой-то
цели.
Но, может
быть, это все равно для блага
целого человечества: любить добро за его безусловное изящество и
быть честным, добрым и справедливым — даром, без всякой
цели, и не уметь нигде и никогда не
быть таким или
быть добродетельным по машине, по таблицам, по востребованию? Казалось бы, все равно, но отчего же это противно? Не все ли равно, что статую изваял Фидий, Канова или машина? — можно бы спросить…
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он садится к столу, кладет ноги в назначенный для того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же, в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он
будет глух и нем
целый день.
В одном месте кроется
целый лес в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца, как золотом, крутая окраина с садами. Не знаешь, на что смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и не
поспеваешь следить за этой игрой света, как в диораме.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы
были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими
целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Плавание в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом; по меридиану уже идти
было нельзя: диагональ отводила нас в сторону, все к Америке. 6-7 узлов
был самый большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь в поту, одетый в прюнелевые ботинки, но, по обыкновению, застегнутый на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно
целыми стаями начали реять над поверхностью воды летучие рыбы.
Впрочем, здесь, как в
целом мире,
есть провинциальная замашка выдавать свои товары за столичные.
Приехав на место, рыщут по этому жару
целый день, потом являются на сборное место к обеду, и каждый
выпивает по нескольку бутылок портера или элю и после этого приедут домой как ни в чем не бывало; выкупаются только и опять готовы
есть.
Недавно только отведена для усмиренных кафров
целая область, под именем Британской Кафрарии, о чем сказано
будет ниже, и предоставлено им право селиться и жить там, но под влиянием, то
есть под надзором, английского колониального правительства. Область эта окружена со всех сторон британскими владениями: как и долго ли уживутся беспокойные племена под ферулой европейской цивилизации и оружия, сблизятся ли с своими победителями и просветителями — эти вопросы могут
быть разрешены только временем.
Гористая и лесистая местность Рыбной реки и нынешней провинции Альбани способствовала грабежу и манила их селиться в этих местах. Здесь возникли первые неприязненные стычки с дикими, вовлекшие потом белых и черных в нескончаемую доселе вражду. Всякий, кто читал прежние известия о голландской колонии, конечно помнит, что они
были наполнены бесчисленными эпизодами о схватках поселенцев с двумя неприятелями: кафрами и дикими зверями, которые нападали с одной
целью: похищать скот.
Между фермерами, чиновниками и другими лицами колонии слышатся фамилии Руже, Лесюер и т. п.; всматриваешься в них, ожидая встретить что-нибудь напоминающее французов, и видишь чистейшего голландца.
Есть еще и доселе в западной стороне
целое местечко, населенное потомками этих эмигрантов и известное под названием French Hoek или Hook.
Но Зеленый выскочил из карта, набрал
целую шляпу и
ел.
Будет велик, когда в черту его войдут
целые поля!
Будь эти воды в Европе, около них возникло бы
целое местечко; а сюда из других частей света ездят лечиться одним только воздухом; между тем в окружности Устера
есть около восьми мест с минеральными источниками.
Цель этой любезности
была — выхлопотать себе на вечер восковую свечу.
Природа — нежная артистка здесь. Много любви потратила она на этот, может
быть самый роскошный, уголок мира. Местами даже казалось слишком убрано, слишком сладко. Мало поэтического беспорядка, нет небрежности в творчестве, не видать минут забвения, усталости в творческой руке, нет отступлений, в которых часто больше красоты, нежели в
целом плане создания.
Я заглянул за борт: там
целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал
есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Вот ананасы так всем нам надоели: охотники
ели по
целому в день.
При входе сидел претолстый китаец, одетый, как все они, в коленкоровую кофту, в синие шаровары, в туфлях с чрезвычайно высокой замшевой подошвой, так что на ней едва можно ходить, а побежать нет возможности. Голова, разумеется, полуобрита спереди, а сзади коса. Тут
был приказчик-англичанин и несколько китайцев. Толстяк и
был хозяин. Лавка похожа на магазины
целого мира, с прибавлением китайских изделий, лакированных ларчиков, вееров, разных мелочей из слоновой кости, из пальмового дерева, с резьбой и т. п.
Я писал, что 9 числа оставалось нам около 500 миль до Бонин-Cима: теперь 16 число, а остается тоже 500… ну хоть 420 миль, стало
быть, мы сделали каких-нибудь миль семьдесят в
целую неделю: да, не более.
Стоят на ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто не волнует, что нет в этой массе людей постоянной идеи и
цели, какая должна
быть в мыслящей толпе, что они
едят, спят и больше ничего не делают, что привыкли к этой жизни и любят ее.
Вы там в Европе хлопочете в эту минуту о том,
быть или не
быть, а мы
целые дни бились над вопросами: сидеть или не сидеть, стоять или не стоять, потом как и на чем сидеть и т. п.
Я еще не
был здесь на берегу — не хочется, во-первых, лазить по голым скалам, а во-вторых, не в чем: сапог нет, или, пожалуй, вон их
целый ряд, но ни одни нейдут на ногу.
Мили за три от Шанхая мы увидели
целый флот купеческих трехмачтовых судов, которые теснились у обоих берегов Вусуна. Я насчитал до двадцати рядов, по девяти и десяти судов в каждом ряду. В иных местах стояли на якоре американские так называемые клиппера, то
есть большие, трехмачтовые суда, с острым носом и кормой, отличающиеся красотою и быстрым ходом.
Целый вечер просидели мы все вместе дома, разговаривали о европейских новостях, о вчерашнем пожаре, о лагере осаждающих, о их неудачном покушении накануне сжечь город, об осажденных инсургентах, о правителе шанхайского округа, Таутае Самква, который
был в немилости у двора и которому обещано прощение, если он овладеет городом. В тот же вечер мы слышали пушечные выстрелы, которые повторялись очень часто: это перестрелка императорских войск с инсургентами, безвредная для последних и бесполезная для первых.
Стол
был заставлен блюдами. «Кому
есть всю эту массу мяс, птиц, рыб?» — вот вопрос, который представится каждому неангличанину и неамериканцу. Но надо знать, что в Англии и в Соединенных Штатах для слуг особенного стола не готовится; они
едят то же самое, что и господа, оттого нечего удивляться, что чуть не
целые быки и бараны подаются на стол.
Это
была бы сущая напасть для непьющих, если б надо
было выпивать по
целой рюмке; но никто не обязывается к этому. Надо только налить или долить рюмку, а
выпить можно хоть каплю.
Хлопот
будет немало с здешним правительством — так прочна (правительственная) система отчуждения от
целого мира!
Да, я забыл сказать, что за полчаса до назначенного времени приехал, как и в первый раз, старший после губернатора в городе чиновник сказать, что полномочные ожидают нас. За ним, по японскому обычаю, тянулся
целый хвост баниосов и прочего всякого чина. Чиновник
выпил чашку чаю, две рюмки cherry brandy (вишневой наливки) и уехал.
Я
был бы снисходителен, не требовал бы много, но не
было ничего похожего, по нашим понятиям, на человеческую красоту в
целом собрании.
Сзади всех подставок поставлена
была особо еще одна подставка перед каждым гостем, и на ней лежала
целая жареная рыба с загнутым кверху хвостом и головой. Давно я собирался придвинуть ее к себе и протянул
было руку, но второй полномочный заметил мое движение. «Эту рыбу почти всегда подают у нас на обедах, — заметил он, — но ее никогда не
едят тут, а отсылают гостям домой с конфектами». Одно путное блюдо и
было, да и то не
едят! Ох уж эти мне эмблемы да символы!
При этом случае разговор незаметно перешел к женщинам. Японцы впали
было в легкий цинизм. Они, как все азиатские народы, преданы чувственности, не скрывают и не преследуют этой слабости. Если хотите узнать об этом что-нибудь подробнее, прочтите Кемпфера или Тунберга. Последний посвятил этому
целую главу в своем путешествии. Я не
был внутри Японии и не жил с японцами и потому мог только кое-что уловить из их разговоров об этом предмете.
На особом миньятюрном столике, отдельно, посажена на деревянной палочке
целая птичка, как
есть в натуре, с перьями, с хвостом, с головой, похожая на бекаса.
Мы шли, шли в темноте, а проклятые улицы не кончались: все заборы да сады. Ликейцы, как тени, неслышно скользили во мраке. Нас провожал тот же самый, который принес нам цветы. Где
было грязно или острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы не туда попали, и, если б не провожатый, мы проблуждали бы
целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали в открытое море.
Чего не
было за столом! Мяса решительно все и во всех видах, живность тоже; зелени
целый огород, между прочим кукуруза с маслом. Но фруктов мало: не сезон им.
От француза вы не требуете же, чтоб он так же занимался своими лошадьми, так же скакал по полям и лесам, как англичане, ездил куда-нибудь в Америку бить медведей или сидел
целый день с удочкой над рекой… словом, чтоб
был предан страстно спорту.
«Они ни в чем не нуждаются, — сказал он, — работают мало, и если выработают какой-нибудь реал в сутки, то
есть восьмую часть талера (около 14 коп. сер.), то им с лишком довольно на
целый день.
У ворот мне встретился какой-то молодой чиновник, какие
есть, кажется, во всех присутственных местах
целого мира: без дела, скучающий, не знающий, куда деваться, — словом, лишний.
На острове
есть потухший волкан;
есть пальмы, бананы; раковин множество; при мне матросы привезли Посьету набранный ими
целый мешок.
Там негде
было ступить:
целый музеум раковин, всех цветов и величин, раков, между которыми
были некоторые чудовищных размеров и удивительно ярких красок, как и все здесь, под этим щедрым солнцем.
Но мы легко раздвинули их, дав знать, что
цель наша
была только пройти через деревню в поля, на холмы.
Нельзя
было Китаю жить долее, как он жил до сих пор. Он не шел, не двигался, а только конвульсивно дышал, пав под бременем своего истощения. Нет единства и целости, нет условий органической государственной жизни, необходимой для движения такого огромного
целого. Политическое начало не скрепляет народа в одно нераздельное тело, присутствие религии не согревает тела внутри.
12-го апреля, кучами возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали в пять. Я не видал их; говорят,
ели много. Ойе
ел мясо в первый раз в жизни и в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее
целую ложку: у него покраснел лоб и выступили слезы. Губернатору послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра хотят сниматься с якоря, идти к берегам Сибири.
Один из них, уходя, обнял и
поцеловал О. А. Гошкевича, который пробовал
было объясниться с ними по-китайски.
Но задул жестокий ветер, сообщения с берегом не
было, и наши пробыли на берегу
целые сутки.
Матрос наш набрал
целую кружку первой, а рябину с удовольствием
ел кучер Иван, жалея только, что ее не хватило морозцем.