Неточные совпадения
— Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не думает о
том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья; да я и не требую этого. Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза. А дочка Марьи Карповны, Сонюшка? Что… покраснел? Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья — любит тебя: слышь, третью ночь не спит!
За этим Петр Иваныч начал делать свое
дело, как будто тут никого не было, и намыливал щеки, натягивая языком
то ту,
то другую. Александр был сконфужен этим приемом и не знал, как начать разговор. Он приписал холодность дяди
тому, что не остановился прямо у него.
Впрочем, когда я дома обедаю,
то милости прошу и тебя, а в другие
дни — здесь молодые люди обыкновенно обедают в трактире, но я советую тебе посылать за своим обедом: дома и покойнее и не рискуешь столкнуться бог знает с кем.
Александр, кажется,
разделял мнение Евсея, хотя и молчал. Он подошел к окну и увидел одни трубы, да крыши, да черные, грязные, кирпичные бока домов… и сравнил с
тем, что видел, назад
тому две недели, из окна своего деревенского дома. Ему стало грустно.
— Знаю я эту святую любовь: в твои лета только увидят локон, башмак, подвязку, дотронутся до руки — так по всему телу и побежит святая, возвышенная любовь, а дай-ка волю, так и
того… Твоя любовь, к сожалению, впереди; от этого никак не уйдешь, а
дело уйдет от тебя, если не станешь им заниматься.
— Потому что в этом поступке разума,
то есть смысла, нет, или, говоря словами твоего профессора, сознание не побуждает меня к этому; вот если б ты был женщина — так другое
дело: там это делается без смысла, по другому побуждению.
— Тебе решительно улыбается фортуна, — говорил Петр Иваныч племяннику. — Я сначала целый год без жалованья служил, а ты вдруг поступил на старший оклад; ведь это семьсот пятьдесят рублей, а с наградой тысяча будет. Прекрасно на первый случай! Начальник отделения хвалит тебя; только говорит, что ты рассеян:
то запятых не поставишь,
то забудешь написать содержание бумаги. Пожалуйста, отвыкни: главное
дело — обращай внимание на
то, что у тебя перед глазами, а не заносись вон куда.
— Отвези ей эту бумагу, скажи, что вчера только, и
то насилу, выдали из палаты; объясни ей хорошенько
дело: ведь ты слышал, как мы с чиновником говорили?
Мелькнуло несколько месяцев. Александра стало почти нигде не видно, как будто он пропал. Дядю он посещал реже.
Тот приписывал это его занятиям и не мешал ему. Но редактор журнала однажды, при встрече с Петром Иванычем, жаловался, что Александр задерживает статьи. Дядя обещал при первом случае объясниться с племянником. Случай представился
дня через три. Александр вбежал утром к дяде как сумасшедший. В его походке и движениях видна была радостная суетливость.
— Мудрено! с Адама и Евы одна и
та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь и будешь прыгать и скакать
дня три, как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
— За
тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской красоты, в ком и в голове и в сердце — всюду заметно присутствие жизни, в глазах не угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала свежесть — признаки здоровья; кто бы не истощенной рукой повел по пути жизни прекрасную подругу, а принес бы ей в дар сердце, полное любви к ней, способное понять и
разделить ее чувства, когда права природы…
— А тебе — двадцать три: ну, брат, она в двадцать три раза умнее тебя. Она, как я вижу, понимает
дело: с тобою она пошалит, пококетничает, время проведет весело, а там… есть между этими девчонками преумные! Ну, так ты не женишься. Я думал, ты хочешь это как-нибудь поскорее повернуть, да тайком. В твои лета эти глупости так проворно делаются, что не успеешь и помешать; а
то через год! до
тех пор она еще надует тебя…
— Не все мужья одинаковы, мой милый: одни очень равнодушны к своим женам, не обращают внимания на
то, что делается вокруг них, и не хотят заметить; другие из самолюбия и хотели бы, да плохи: не умеют взяться за
дело.
Уж я сказал тебе, что с твоими идеями хорошо сидеть в деревне, с бабой да полдюжиной ребят, а здесь надо
дело делать; для этого беспрестанно надо думать и помнить, что делал вчера, что делаешь сегодня, чтобы знать, что нужно делать завтра,
то есть жить с беспрерывной поверкой себя и своих занятий.
— Конев, Смирнов, Федоров! да это
те самые люди, с которыми вы имеете
дела.
— Это уж не мое, а их
дело. Я тоже не раз терял таких товарищей, да вот не умер от
того. Так ты будешь завтра?
Жизнь Александра разделялась на две половины. Утро поглощала служба. Он рылся в запыленных
делах, соображал вовсе не касавшиеся до него обстоятельства, считал на бумаге миллионами не принадлежавшие ему деньги. Но порой голова отказывалась думать за других, перо выпадало из рук, и им овладевала
та сладостная нега, на которую сердился Петр Иваныч.
Адуев достиг апогея своего счастия. Ему нечего было более желать. Служба, журнальные труды — все забыто, заброшено. Его уж обошли местом: он едва приметил это, и
то потому, что напомнил дядя. Петр Иваныч советовал бросить пустяки, но Александр при слове «пустяки» пожимал плечами, с сожалением улыбался и молчал. Дядя, увидя бесполезность своих представлений, тоже пожал плечами, улыбнулся с сожалением и замолчал, промолвив только: «Как хочешь, это твое
дело, только смотри презренного металла не проси».
Ему противно было слушать, как дядя, разбирая любовь его, просто, по общим и одинаким будто бы для всех законам, профанировал это высокое, святое, по его мнению,
дело. Он таил свои радости, всю эту перспективу розового счастья, предчувствуя, что чуть коснется его анализ дяди,
то,
того и гляди, розы рассыплются в прах или превратятся в назем. А дядя сначала избегал его оттого, что вот, думал, малый заленится, замотается, придет к нему за деньгами, сядет на шею.
Ему, как всякому влюбленному, вдруг пришло в голову и
то: «Ну, если она не виновата? может быть, в самом
деле она равнодушна к графу.
«А отчего же перемена в обращении со мной? — вдруг спрашивал он себя и снова бледнел. — Зачем она убегает меня, молчит, будто стыдится? зачем вчера, в простой
день, оделась так нарядно? гостей, кроме его, не было. Зачем спросила, скоро ли начнутся балеты?» Вопрос простой; но он вспомнил, что граф вскользь обещал доставать всегда ложу, несмотря ни на какие трудности: следовательно, он будет с ними. «Зачем вчера ушла из саду? зачем не пришла в сад? зачем спрашивала
то, зачем не спрашивала…»
На другой, на третий
день то же. Наконец однажды он вошел. Мать приняла его радушно, с упреками за отсутствие, побранила, что не трет грудь оподельдоком; Наденька — покойно, граф — вежливо. Разговор не вязался.
— Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже
того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее
дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
— Нет, нет, ничего, — живо заговорил Петр Иваныч, удерживая племянника за руку, — я всегда в одном расположении духа. Завтра,
того гляди, тоже застанешь за завтраком или еще хуже — за
делом. Лучше уж кончим разом. Ужин не портит
дела. Я еще лучше выслушаю и пойму. На голодный желудок, знаешь, оно неловко…
Я не понимаю этой глупости, которую, правду сказать, большая часть любовников делают от сотворения мира до наших времен: сердиться на соперника! может ли быть что-нибудь бессмысленней — стереть его с лица земли! за что? за
то, что он понравился! как будто он виноват и как будто от этого
дела пойдут лучше, если мы его накажем!
Как это не узнать компаниона, с которым имеешь какое бы
то ни было
дело?
Муж ее неутомимо трудился и все еще трудится. Но что было главною целью его трудов? Трудился ли он для общей человеческой цели, исполняя заданный ему судьбою урок, или только для мелочных причин, чтобы приобресть между людьми чиновное и денежное значение, для
того ли, наконец, чтобы его не гнули в дугу нужда, обстоятельства? Бог его знает. О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил сухо и просто, что надо
дело делать.
Если б он еще был груб, неотесан, бездушен, тяжелоумен, один из
тех мужей, которым имя легион, которых так безгрешно, так нужно, так отрадно обманывать, для их и своего счастья, которые, кажется, для
того и созданы, чтоб женщина искала вокруг себя и любила диаметрально противоположное им, — тогда другое
дело: она, может быть, поступила бы, как поступает большая часть жен в таком случае.
Я покачал головой и сказал ему, что я хотел говорить с ним не о службе, не о материальных выгодах, а о
том, что ближе к сердцу: о золотых
днях детства, об играх, о проказах…
Я хотел испытать в последний раз, привязался к вопросу его о моих
делах и начал рассказывать о
том, как поступили со мной.
Ей удалось уже раз укротить беспокойные порывы в сердце племянника, но
то было в
деле любви.
— В самом
деле, — продолжал Петр Иваныч, — какое коварство! что за друг! не видался лет пять и охладел до
того, что при встрече не задушил друга в объятиях, а позвал его к себе вечером, хотел усадить за карты… и накормить…
В этом мире небо кажется чище, природа роскошнее;
разделять жизнь и время на два разделения — присутствие и отсутствие, на два времени года — весну и зиму; первому соответствует весна, зима второму, — потому что, как бы ни были прекрасны цветы и чиста лазурь неба, но в отсутствии вся прелесть
того и другого помрачается; в целом мире видеть только одно существо и в этом существе заключать вселенную…
— А
то, что с кем этого не бывало, так
тому и растолковать нельзя, почему хочется писать, когда какой-то беспокойный дух твердит и
днем и ночью, и во сне и наяву: пиши, пиши…
— В самом
деле, пора. Ну, до свидания. А
то вообразят себя, бог знает с чего, необыкновенными людьми, — ворчал Петр Иваныч, уходя вон, — да и
того…
Иногда угасшая любовь придет на память, он взволнуется — и за перо: и напишет трогательную элегию. В другой раз желчь хлынет к сердцу и поднимет со
дна недавно бушевавшую там ненависть и презрение к людям, — смотришь — и родится несколько энергических стихов. В
то же время он обдумывал и писал повесть. Он потратил на нее много размышления, чувства, материального труда и около полугода времени. Вот наконец повесть готова, пересмотрена и переписана набело. Тетка была в восхищении.
Он не распечатал записки и не показал жене, как она ни просила. В
тот же
день вечером, перед
тем как ехать в клуб, он сам отправился к племяннику.
— Вот, прекрасно! стану я возить тебя для этого по домам! После этого недостает только, чтоб я тебе закрывал на ночь рот платком от мух! Нет, все не
то. А вот в чем
дело: влюби-ка в себя Тафаеву.
— Все еще не понимаешь! А затем, мой милый, что он сначала будет с ума сходить от ревности и досады, потом охладеет. Это у него скоро следует одно за другим. Он самолюбив до глупости. Квартира тогда не понадобится, капитал останется цел, заводские
дела пойдут своим чередом… ну, понимаешь? Уж это в пятый раз я с ним играю шутку: прежде, бывало, когда был холостой и помоложе, сам, а не
то кого-нибудь из приятелей подошлю.
— Все учи тебя! Ты польсти ей, прикинься немножко влюбленным — со второго раза она пригласит тебя уж не в среду, а в четверг или в пятницу, ты удвой внимательность, а я потом немножко ее настрою, намекну, будто ты в самом
деле —
того… Она, кажется… сколько я мог заметить… Такая чувствительная… должно быть, слабонервная… она, я думаю, тоже не прочь от симпатии… от излияний…
— И очень хорошо, что не можешь, а
то бы все
дело испортил. Я сам ручаюсь за успех. Прощай!
А
дело в
том, что чуть ли Александр и сам не был таков. То-то было раздолье ему!
А между
тем Александр был не без
дела; он исполнял поручение дяди.
— Ну, опять-таки — иногда. Не каждый
день: это в самом
деле убыточно. Ты, впрочем, скажи мне, что все это стоит тебе: я не хочу, чтоб ты тратился для меня; довольно и
того, что ты хлопочешь. Ты дай мне счет. Ну, и долго тут Сурков порол горячку. «Они всегда, говорит, прогуливаются вдвоем пешком или в экипаже там, где меньше народу».
Она любила в первый раз — это бы еще ничего — нельзя же полюбить прямо во второй раз; но беда была в
том, что сердце у ней было развито донельзя, обработано романами и приготовлено не
то что для первой, но для
той романической любви, которая существует в некоторых романах, а не в природе, и которая оттого всегда бывает несчастлива, что невозможна на
деле.
На другой
день Александр отправился к Лизавете Александровне открывать
то, что ей давно было известно, и требовать ее совета и помощи. Петра Иваныча не было дома.
У ней как будто сделан был строгий расчет
дням, часам и минутам, которые можно было провести вместе. Она выискивала все случаи к
тому.
Дня через три и с
той и с другой стороны повторилось
то же самое. Потом опять и опять. Юлия похудела, никуда не выезжала и никого не принимала, но молчала, потому что Александр сердился за упреки.
Недели через две после
того Александр условился с приятелями выбрать
день и повеселиться напропалую; но в
то же утро он получил записку от Юлии с просьбой пробыть с ней целый
день и приехать пораньше. Она писала, что она больна, грустна, что нервы ее страдают и т. п. Он рассердился, однако ж поехал предупредить ее, что он не может остаться с ней, что у него много
дела.
На другой
день записка за запиской к Александру. Он не являлся и не давал ответа. На третий, на четвертый
день то же. Юлия написала к Петру Иванычу, приглашая его к себе по важному
делу. Жену его она не любила, потому что она была молода, хороша и приходилась Александру теткой.