Неточные совпадения
Отколь порой тоска и горе
Внезапной тучей налетят
И,
сердце с жизнию поссоря…
Прежде у Александра болело и ныло
сердце от этих стычек розовых его мечтаний
с действительностью.
И
сердце его билось; он
с судорожным трепетом обнимал подушку и долго ворочался
с боку на бок.
— Но ведь вы одни у меня, дядюшка, близкие:
с кем же мне разделить этот избыток чувств? а вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в самые тайные изгибы моего
сердца.
— А я думал, вы прощаетесь перед свадьбой
с истинными друзьями, которых душевно любите,
с которыми за чашей помянете в последний раз веселую юность и, может быть, при разлуке крепко прижмете их к
сердцу.
Гребцы машут веслами медленно, мерно, как машина. Пот градом льет по загорелым лицам; им и нужды нет, что у Александра
сердце заметалось в груди, что, не спуская глаз
с одной точки, он уж два раза в забытьи заносил через край лодки то одну, то другую ногу, а они ничего: гребут себе
с тою же флегмой да по временам отирают рукавом лицо.
Александр
с замирающим
сердцем наклонился к ней. Она почувствовала горячее дыхание на щеке, вздрогнула, обернулась и — не отступила в благородном негодовании, не вскрикнула! — она не в силах была притвориться и отступить: обаяние любви заставило молчать рассудок, и когда Александр прильнул губами к ее губам, она отвечала на поцелуй, хотя слабо, чуть внятно.
«Нет, — говорил он сам
с собой, — нет, этого быть не может! дядя не знал такого счастья, оттого он так строг и недоверчив к людям. Бедный! мне жаль его холодного, черствого
сердца: оно не знало упоения любви, вот отчего это желчное гонение на жизнь. Бог его простит! Если б он видел мое блаженство, и он не наложил бы на него руки, не оскорбил бы нечистым сомнением. Мне жаль его…»
Справедливость требует сказать, что она иногда на вздохи и стихи отвечала зевотой. И не мудрено:
сердце ее было занято, но ум оставался празден. Александр не позаботился дать ему пищи. Год, назначенный Наденькою для испытания, проходил. Она жила
с матерью опять на той же даче. Александр заговаривал о ее обещании, просил позволения поговорить
с матерью. Наденька отложила было до переезда в город, но Александр настаивал.
— Презренные хитрости! прибегать к лукавству, чтоб овладеть
сердцем женщины!.. —
с негодованием заметил Александр.
— Нет, мы
с вами никогда не сойдемся, — печально произнес Александр, — ваш взгляд на жизнь не успокаивает, а отталкивает меня от нее. Мне грустно, на душу веет холод. До сих пор любовь спасала меня от этого холода; ее нет — и в
сердце теперь тоска; мне страшно, скучно…
Я покачал головой и сказал ему, что я хотел говорить
с ним не о службе, не о материальных выгодах, а о том, что ближе к
сердцу: о золотых днях детства, об играх, о проказах…
Там она знала, как обойтись
с оскорбленным
сердцем.
— Теперь уж жертвы не потребую — не беспокойтесь. Я благодаря людям низошел до жалкого понятия и о дружбе, как о любви… Вот я всегда носил
с собой эти строки, которые казались мне вернейшим определением этих двух чувств, как я их понимал и как они должны быть, а теперь вижу, что это ложь, клевета на людей или жалкое незнание их
сердца… Люди не способны к таким чувствам. Прочь — это коварные слова!..
— Я не сделал людям зла! —
с достоинством произнес Александр, — я исполнил в отношении к ним все… У меня
сердце любящее; я распахнул широкие объятия для людей, а они что сделали?
На Александра довольно сильно подействовал нагоняй дяди. Он тут же, сидя
с теткой, погрузился в мучительные думы. Казалось, спокойствие, которое она
с таким трудом, так искусно водворила в его
сердце, вдруг оставило его. Напрасно ждала она какой-нибудь злой выходки, сама называлась на колкость и преусердно подводила под эпиграмму Петра Иваныча: Александр был глух и нем. На него как будто вылили ушат холодной воды.
— А биение
сердца, трепет, сладостная нега и прочее такое —
с кем не бывает?
«Где же, — думал он, — после этого преимущество молодости, свежести, пылкости ума и чувств, когда человек,
с некоторою только опытностью, но
с черствым
сердцем, без энергии, уничтожает его на каждом шагу, так, мимоходом, небрежно?
Юлия была уж взволнована ожиданием. Она стояла у окна, и нетерпение ее возрастало
с каждой минутой. Она ощипывала китайскую розу и
с досадой бросала листья на пол, а
сердце так и замирало: это был момент муки. Она мысленно играла в вопрос и ответ: придет или не придет? вся сила ее соображения была устремлена на то, чтоб решить эту мудреную задачу. Если соображения говорили утвердительно, она улыбалась, если нет — бледнела.
«Скучно! — подумал он, — слово найдено! Да! это мучительная, убийственная скука! вот уж
с месяц этот червь вполз ко мне в
сердце и точит его… О, боже мой, что мне делать? а она толкует о любви, о супружестве. Как ее образумить?»
— Ба, ба, ба! — сказал Петр Иваныч
с притворным изумлением, — тебя ли я слышу? Да не ты ли говорил — помнишь? — что презираешь человеческую натуру и особенно женскую; что нет
сердца в мире, достойного тебя?.. Что еще ты говорил?.. дай бог памяти…
— Вот люди! — заметил Петр Иваныч, — вот
сердце: живи им — хорошо будет. Да не ты ли боялся, чтоб она не прислала за тобой? не ты ли просил помочь? а теперь встревожился, что она, расставаясь
с тобой, не умирает
с тоски.
Пойдем туда, где дышит радость,
Где шумный вихрь забав шумит,
Где не живут, но тратят жизнь и младость!
Среди веселых игр за радостным столом,
На час упившись счастьем ложным,
Я приучусь к мечтам ничтожным,
С судьбою примирюсь вином.
Я
сердца усмирю заботы,
Я думам не велю летать;
Небес на тихое сиянье
Я не велю глазам своим взирать,
и проч.
Вглядываясь в жизнь, вопрошая
сердце, голову, он
с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера — а живи!
Любовь? Да, вот еще! Он знает ее наизусть, да и потерял уже способность любить. А услужливая память, как на смех, напоминала ему Наденьку, но не невинную, простодушную Наденьку — этого она никогда не напоминала — а непременно Наденьку-изменницу, со всею обстановкой,
с деревьями,
с дорожкой,
с цветами, и среди всего этот змеенок,
с знакомой ему улыбкой,
с краской неги и стыда… и все для другого, не для него!.. Он со стоном хватался за
сердце.
Он искал беседы людей
с желчным, озлобленным умом,
с ожесточенным
сердцем и отводил душу, слушая злые насмешки над судьбой; или проводил время
с людьми, не равными ему ни по уму, ни по воспитанию, всего чаще со стариком Костяковым,
с которым Заезжалов хотел познакомить Петра Иваныча.
Появление старика
с дочерью стало повторяться чаще и чаще. И Адуев удостоил их внимания. Он иногда тоже перемолвит слова два со стариком, а
с дочерью все ничего. Ей сначала было досадно, потом обидно, наконец стало грустно. А поговори
с ней Адуев или даже обрати на нее обыкновенное внимание — она бы забыла о нем; а теперь совсем другое.
Сердце людское только, кажется, и живет противоречиями: не будь их, и его как будто нет в груди.
Пушкина «Погасло дневное светило»: «Но прежних
сердца ран, глубоких ран любви, ничто не излечило…»] как он говорил, только он был довольно холоден
с ней и в разговоре.
— До завтра, — сказала она, — завтра мне надо
с вами поговорить; сегодня я не могу:
сердце мое слишком полно… Завтра вы придете? да, слышите? вы не забудете нас? не покинете?..
Лиза ждала его целый день
с трепетом удовольствия, а потом
сердце у ней сжалось; она оробела, сама не зная отчего, стала грустна и почти не желала прихода Александра. Когда же урочный час настал, а Александра не было, нетерпение ее превратилось в томительную тоску.
С последним лучом солнца исчезла всякая надежда; она заплакала.
На другой день опять ожила, опять
с утра была весела, а к вечеру
сердце стало пуще ныть и замирать и страхом, и надеждой. Опять не пришли.
— По вас? вы находите пищу для ума и
сердца в такой жизни,
с такими людьми?
— Наконец вы, одним ударом, без предостережения, без жалости, разрушили лучшую мечту мою: я думал, что во мне есть искра поэтического дарования; вы жестоко доказали мне, что я не создан жрецом изящного; вы
с болью вырвали у меня эту занозу из
сердца и предложили мне труд, который был мне противен. Без вас я писал бы…
— Правда и это, что умом надобно действовать и
с близкими
сердцу… например,
с женой?..
Вдруг послышался стук колес, только не от рощи, а
с другой стороны. Кто-то въехал на двор. У Адуевой замерло
сердце.
— Послушай, друг мой, Сашенька, — сказала она однажды, — вот уж
с месяц, как ты живешь здесь, а я еще не видала, чтоб ты улыбнулся хоть раз: ходишь словно туча, смотришь в землю. Или тебе ничто не мило на родной стороне? Видно, на чужой милее; тоскуешь по ней, что ли?
Сердце мое надрывается, глядя на тебя. Что
с тобой сталось? Расскажи ты мне: чего тебе недостает? я ничего не пожалею. Обидел ли кто тебя: я доберусь и до того.
Тот только, кто знал ее прежде, кто помнил свежесть лица ее, блеск взоров, под которым, бывало, трудно рассмотреть цвет глаз ее — так тонули они в роскошных, трепещущих волнах света, кто помнил ее пышные плечи и стройный бюст, тот
с болезненным изумлением взглянул бы на нее теперь,
сердце его сжалось бы от сожаления, если он не чужой ей, как теперь оно сжалось, может быть, у Петра Иваныча, в чем он боялся признаться самому себе.
За эту тиранию он платил ей богатством, роскошью, всеми наружными и сообразными
с его образом мыслей условиями счастья, — ошибка ужасная, тем более ужасная, что она сделана была не от незнания, не от грубого понятия его о
сердце — он знал его, — а от небрежности, от эгоизма!
Не одну ночь провел он без сна
с тех пор, как доктор сообщил ему свои опасения насчет здоровья жены, стараясь отыскать средства примирить ее
сердце с настоящим ее положением и восстановить угасающие силы.
Ему что-то говорило, что если б он мог пасть к ее ногам,
с любовью заключить ее в объятия и голосом страсти сказать ей, что жил только для нее, что цель всех трудов, суеты, карьеры, стяжания — была она, что его методический образ поведения
с ней внушен был ему только пламенным, настойчивым, ревнивым желанием укрепить за собой ее
сердце…