Неточные совпадения
Нужно было даже поменьше любить его,
не думать за него ежеминутно,
не отводить от него каждую заботу и неприятность,
не плакать и
не страдать вместо его и в детстве, чтоб дать ему
самому почувствовать приближение грозы, справиться с
своими силами и подумать о
своей судьбе — словом, узнать, что он мужчина.
— Дело, кажется, простое, — сказал дядя, — а они бог знает что заберут в голову… «разумно-деятельная толпа»!! Право, лучше бы тебе остаться там. Прожил бы ты век
свой славно: был бы там умнее всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым человеком, верил бы в вечную и неизменную дружбу и любовь, в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и в
самом деле был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты счастлив
не будешь: здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном.
Это, говорит он, придет
само собою — без зову; говорит, что жизнь
не в одном только этом состоит, что для этого, как для всего прочего, бывает
свое время, а целый век мечтать об одной любви — глупо.
— Я никогда
не вмешиваюсь в чужие дела, но ты
сам просил что-нибудь для тебя сделать; я стараюсь навести тебя на настоящую дорогу и облегчить первый шаг, а ты упрямишься; ну, как хочешь; я говорю только
свое мнение, а принуждать
не стану, я тебе
не нянька.
— А что хочет. Да, я думаю, это полезно и ей. Ведь ты
не женишься на ней? Она подумает, что ты ее забыл, забудет тебя
сама и меньше будет краснеть перед будущим
своим женихом, когда станет уверять его, что никого, кроме его,
не любила.
— Нет,
не нужно; если понадобится, ты и
сам покажешь, а может быть, и
не понадобится. Подари-ка ты мне
свои проекты и сочинения!..
— Я это
не для
своего удовольствия делаю: ты
сам просил моих советов. От скольких глупостей я остерег тебя!..
Как они принялись работать, как стали привскакивать на
своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Весла так и затрепетали по воде. Лодка — что скользнет, то саженей трех как
не бывало. Махнули раз десяток — корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала и наклонилась у
самого берега. Александр и Наденька издали улыбались и
не сводили друг с друга глаз. Адуев ступил одной ногой в воду вместо берега. Наденька засмеялась.
Тут он громко вздохнул, подышал на сапог и опять начал шмыгать щеткой. Он считал это занятие главною и чуть ли
не единственною
своею обязанностью и вообще способностью чистить сапоги измерял достоинство слуги и даже человека;
сам он чистил с какою-то страстью.
— А о чем вы с ним говорите вполголоса? — продолжал Александр,
не обращая внимания на ее слова, — посмотрите, вы бледнеете, вы
сами чувствуете
свою вину.
Другой удовольствовался бы таким ответом и увидел бы, что ему
не о чем больше хлопотать. Он понял бы все из этой безмолвной, мучительной тоски, написанной и на лице ее, проглядывавшей и в движениях. Но Адуеву было
не довольно. Он, как палач, пытал
свою жертву и
сам был одушевлен каким-то диким, отчаянным желанием выпить чашу разом и до конца.
— Нет! — говорил он, — кончите эту пытку сегодня; сомнения, одно другого чернее, волнуют мой ум, рвут на части сердце. Я измучился; я думаю, у меня лопнет грудь от напряжения… мне нечем увериться в
своих подозрениях; вы должны решить все
сами; иначе я никогда
не успокоюсь.
Нет, здесь, — продолжал он, как будто
сам с собой, — чтоб быть счастливым с женщиной, то есть
не по-твоему, как сумасшедшие, а разумно, — надо много условий… надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, по методе, если хочешь, чтоб она поняла и исполнила
свое назначение.
Лизавета Александровна вынесла только то грустное заключение, что
не она и
не любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы, еще
не зная
своей жены. О любви он ей никогда
не говорил и у ней
не спрашивал; на ее вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой. Вскоре после знакомства с ней он заговорил о свадьбе, как будто давая знать, что любовь тут
сама собою разумеется и что о ней толковать много нечего…
— На
свое место: я еще
не кончил! — холодно сказал Петр Иваныч. — Третьего и лучшего друга, надеюсь, назовешь
сам…
Александр
сам найдет
свой путь и пойдет по нем
не робкими, а твердыми и ровными шагами.
— И
сам уснул! Молись, милый,
не ленись! — сказал вслух Петр Иваныч. —
Свои же стихи, да как уходили тебя! Зачем другого приговора?
сам изрек себе.
— Все еще
не понимаешь! А затем, мой милый, что он сначала будет с ума сходить от ревности и досады, потом охладеет. Это у него скоро следует одно за другим. Он самолюбив до глупости. Квартира тогда
не понадобится, капитал останется цел, заводские дела пойдут
своим чередом… ну, понимаешь? Уж это в пятый раз я с ним играю шутку: прежде, бывало, когда был холостой и помоложе,
сам, а
не то кого-нибудь из приятелей подошлю.
— Напротив, тут-то и будет. Если б ты влюбился, ты
не мог бы притворяться, она сейчас бы заметила и пошла бы играть с вами с обоими в дураки. А теперь… да ты мне взбеси только Суркова: уж я знаю его, как
свои пять пальцев. Он, как увидит, что ему
не везет,
не станет тратить деньги даром, а мне это только и нужно… Слушай, Александр, это очень важно для меня: если ты это сделаешь — помнишь две вазы, что понравились тебе на заводе? они — твои: только пьедестал ты
сам купи.
«Я
не задыхаюсь от радости, как животное, — говорил он
сам себе, — дух
не замирает, но во мне совершается процесс важнее, выше: я сознаю
свое счастье, размышляю о нем, и оно полнее, хотя, может быть, тише…
Александр думал, думал и решился на время прекратить
свои прогулки, бог знает с какою целью, он и
сам не знал этого, и
не ходил ловить рыбу целую неделю. И Костяков
не ходил. Наконец пошли.
— Что мне до публики? Я хлопотал о себе, я приписывал бы
свои неудачи злости, зависти, недоброжелательству и мало-помалу свыкся бы с мыслью, что писать
не нужно, и
сам бы принялся за другое. Чему же вы удивляетесь, что я, узнавши все, упал духом?..
— Как же
не занимать? Ведь я твоя жена! Ты же
сам учил меня… а теперь упрекаешь, что я занимаюсь… Я делаю
свое дело!
Неточные совпадения
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по
своей части, а я отправлюсь
сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в
свое дело
не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким
самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь
свою».
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе
самому читать нравоучения для
своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее
своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом я
не могу судить; но вы посудите
сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень худо: господин ревизор или другой кто может принять это на
свой счет.
Кто видывал, как слушает //
Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком
самим // Еще народу русскому // Пределы
не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… // О сеятель! приди!..