Неточные совпадения
— Ты думаешь, там тебе такое же житье
будет, как
здесь?
Здесь ты один всему господин, а там, может
быть, всякий станет помыкать тобой.
— Жить? то
есть если ты разумеешь под этим
есть,
пить и спать, так не стоило труда ездить так далеко: тебе так не удастся ни
поесть, ни поспать
здесь, как там, у себя; а если ты думал что-нибудь другое, так объяснись…
— Не в том дело; ты, может
быть, вдесятеро умнее и лучше меня… да у тебя, кажется, натура не такая, чтоб поддалась новому порядку; а тамошний порядок — ой, ой! Ты, вон, изнежен и избалован матерью; где тебе выдержать все, что я выдержал? Ты, должно
быть, мечтатель, а мечтать
здесь некогда; подобные нам ездят сюда дело делать.
— Дело, кажется, простое, — сказал дядя, — а они бог знает что заберут в голову… «разумно-деятельная толпа»!! Право, лучше бы тебе остаться там. Прожил бы ты век свой славно:
был бы там умнее всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым человеком, верил бы в вечную и неизменную дружбу и любовь, в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и в самом деле
был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты счастлив не
будешь:
здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном.
—
Есть и
здесь любовь и дружба, — где нет этого добра? только не такая, как там, у вас; со временем увидишь сам…
— Что ж! если
есть способности, так он пойдет
здесь… ведь и вы не с большего начали, а вот, слава богу…
Уж я сказал тебе, что с твоими идеями хорошо сидеть в деревне, с бабой да полдюжиной ребят, а
здесь надо дело делать; для этого беспрестанно надо думать и помнить, что делал вчера, что делаешь сегодня, чтобы знать, что нужно делать завтра, то
есть жить с беспрерывной поверкой себя и своих занятий.
— Нет, Наденька, нет, мы
будем счастливы! — продолжал он вслух. — Посмотри вокруг: не радуется ли все
здесь, глядя на нашу любовь? Сам бог благословит ее. Как весело пройдем мы жизнь рука об руку! как
будем горды, велики взаимной любовью!
— Отчего? Что же, — начал он потом, — может разрушить этот мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда
будем одни, станем удаляться от других; что нам до них за дело? и что за дело им до нас? нас не вспомнят, забудут, и тогда нас не потревожат и слухи о горе и бедах, точно так, как и теперь,
здесь, в саду, никакой звук не тревожит этой торжественной тишины…
— Я еще и сама не знаю хорошенько, — отвечала Наденька, — я сидела
здесь и читала вашу книжку, а маменьки дома не
было; она пошла к Марье Ивановне.
Нет,
здесь, — продолжал он, как будто сам с собой, — чтоб
быть счастливым с женщиной, то
есть не по-твоему, как сумасшедшие, а разумно, — надо много условий… надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, по методе, если хочешь, чтоб она поняла и исполнила свое назначение.
— Это только в провинции как-то умеют ничего не делать; а
здесь… Зачем же ты приезжал сюда? Это непонятно!.. Ну, пока довольно об этом. У меня до тебя
есть просьба.
— Это очень мило и не марко: для мужского кабинета надобно выбирать непременно темные цвета: светлые скоро портятся от дыму. А вот
здесь, в маленьком пассаже, который ведет из будущего вашего кабинета в спальню, я устрою боскет — не правда ли, это
будет прекрасно? Там поставлю одно кресло, так, чтобы я могла, сидя на нем, читать или работать и видеть вас в кабинете.
— Вот прекрасно! А вы скажите, что вы любите и любимы. Неужели начальник ваш никогда не любил? Если у него
есть сердце, он поймет. Или принесите сюда свою работу: кто вам мешает заниматься
здесь?
Вы
здесь будете владычествовать в доме, как у меня в сердце.
Я теперь независима, могу делать, что хочу, поехать куда глаза глядят, а тогда ничто
здесь не тронется с места без вашего приказания; я сама
буду связана вашей волей; но какая прекрасная цепь!
— Во-первых, потому, — говорил он, — что вы читаете Байрона по-французски, и, следовательно, для вас потеряны красота и могущество языка поэта. Посмотрите, какой
здесь бледный, бесцветный, жалкий язык! Это прах великого поэта: идеи его как будто расплылись в воде. Во-вторых, потому бы я не советовал вам читать Байрона, что… он, может
быть, пробудит в душе вашей такие струны, которые бы век молчали без того…
Только смотрите, чтоб вас
здесь никогда не
было; найдите другое место для рыбной ловли, а не то… я провожу вас неласково…
— Ах, боже мой! — сказала она, —
здесь и зимой
будет хорошо: останемтесь.
— Разве вы не вспоминаете иногда о вашей матушке… о ее любви к вам… ласках?.. Неужели вам не приходило в голову, что, может
быть, кто-нибудь и
здесь любит вас, если не так, как она, то, по крайней мере, как сестра или, еще больше, как друг?
— То
есть я старался представить тебе жизнь, как она
есть, чтоб ты не забирал себе в голову, чего нет. Я помню, каким ты молодцом приехал из деревни: надо ж
было предостеречь тебя, что
здесь таким
быть нельзя. Я предостерег тебя, может
быть, от многих ошибок и глупостей: если б не я, ты бы их еще не столько наделал!
Я доказывал тебе, что человеку вообще везде, а
здесь в особенности, надо работать, и много работать, даже до боли в пояснице… цветов желтых нет,
есть чины, деньги: это гораздо лучше!
— Да, в деревню: там ты увидишься с матерью, утешишь ее. Ты же ищешь покойной жизни:
здесь вон тебя все волнует; а где покойнее, как не там, на озере, с теткой… Право, поезжай! А кто знает? может
быть, ты и того… Ох!
Я
здесь восемь лет стоял лицом к лицу с современною жизнью, но спиною к природе, и она отвернулась от меня: я утратил жизненные силы и состарился в двадцать девять лет; а
было время…
— Господи! какой покой! — говорил он, то поджимая, то протягивая ноги, — то ли дело
здесь! А у нас, в Петербурге, просто каторжное житье! Нет ли чего перекусить, Аграфена Ивановна? С последней станции ничего не
ели.
— Да что, сударь, не на что смотреть! Не узнаешь, что и
ешь: немцы накладут в кушанье бог знает чего: и в рот-то взять не захочется. И перец-то у них не такой; подливают в соус чего-то из заморских склянок… Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три дня тошнило. Смотрю, оливка в кушанье: думал, как и
здесь оливка; раскусил — глядь: а там рыбка маленькая; противно стало, выплюнул; взял другую — и там то же; да во всех… ах вы, чтоб вас, проклятые!..
— Да; судите сами: огурцы сорок копеек десяток, поросенок два рубля, а кушанье все кондитерское — и не наешься досыта. Как не похудеть! Не беспокойтесь, матушка, мы его поставим
здесь на ноги, вылечим. Вы велите-ка заготовить побольше настойки березовой; я дам рецепт; мне от Прокофья Астафьича достался; да утром и вечером и давайте по рюмке или по две, и перед обедом хорошо; можно со святой водой… у вас
есть?
— А может
быть, и ничего нет. Подозрительных симптомов решительно никаких! Это так… вы засиделись слишком долго
здесь в этом болотистом климате. Ступайте на юг: освежитесь, наберитесь новых впечатлений и посмотрите, что
будет. Лето проживите в Киссингене, возьмите курс вод, а осень в Италии, зиму в Париже: уверяю вас, что накопления слизей, раздражительности… как не бывало!
— Но, может
быть, ты лучше хотела бы остаться
здесь?
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему
здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных
здесь дали.
Городничий. Я
здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся о своей, то
есть, пользе. А
здесь, можно сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы
здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?