Неточные совпадения
Все
были заняты и работали до поту
лица.
Между тем в воротах показался ямщик с тройкой лошадей. Через шею коренной переброшена
была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал языком, как пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот с
лица. Анна Павловна, увидев его из окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.
Глаза и все выражение
лица Софьи явно говорили: «Я
буду любить просто, без затей,
буду ходить за мужем, как нянька, слушаться его во всем и никогда не казаться умнее его; да и как можно
быть умнее мужа? это грех!
Александр смотрел, пока можно
было, из повозки назад, потом упал на подушки
лицом вниз.
В Петербурге он слыл за человека с деньгами, и, может
быть, не без причины; служил при каком-то важном
лице чиновником особых поручений и носил несколько ленточек в петлице фрака; жил на большой улице, занимал хорошую квартиру, держал троих людей и столько же лошадей.
Он
был высокий, пропорционально сложенный мужчина, с крупными, правильными чертами смугло-матового
лица, с ровной, красивой походкой, с сдержанными, но приятными манерами. Таких мужчин обыкновенно называют bel homme. [Представительный человек (франц.)]
Нельзя, однако ж,
было назвать
лица его деревянным: нет, оно
было только покойно.
— Что вы, дядюшка! да этот проект
был представлен одному значительному
лицу, любителю просвещения; за это однажды он пригласил меня с ректором обедать. Вот начало другого проекта.
Прежняя восторженность на
лице Александра умерялась легким оттенком задумчивости, первым признаком закравшейся в душу недоверчивости и, может
быть, единственным следствием уроков дяди и беспощадного анализа, которому тот подвергал все, что проносилось в глазах и в сердце Александра.
— Сиди, сиди, ради бога, и не подходи к столу: что-нибудь разобьешь. У тебя на
лице все написано, я отсюда
буду читать. Ну, у вас
было объяснение, — сказал он.
— Мудрено! с Адама и
Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих
лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь и
будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься,
будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
Через час завидел он обетованный уголок, встал в лодке и устремил взоры вдаль. Сначала глаза его отуманились страхом и беспокойством, которое перешло в сомнение. Потом вдруг
лицо озарилось светом радости, как солнечным блеском. Он отличил у решетки сада знакомое платье; вот там его узнали, махнули платком. Его ждут, может
быть, давно. У него подошвы как будто загорелись от нетерпения.
Александр сделал невыразимое движение плечами. На
лице его
было «преглупое выражение», сказал бы Петр Иваныч, что, может
быть, и правда, но зато сколько счастья в этом глупом выражении!
Лицо одушевлено
было стыдливою гордостью и роскошью нового ощущения.
Она молчала, но глаза ее в одно мгновение с его ответом опустились вниз, и что
было в них? отуманила ли их грусть, или блеснула в них молния радости, — ничего нельзя
было прочесть на этом мраморном, прекрасном
лице.
Все благоприятствовало ему. Кареты у подъезда не
было. Тихо прошел он залу и на минуту остановился перед дверями гостиной, чтобы перевести дух. Там Наденька играла на фортепиано. Дальше через комнату сама Любецкая сидела на диване и вязала шарф. Наденька, услыхавши шаги в зале, продолжала играть тише и вытянула головку вперед. Она с улыбкой ожидала появления гостя. Гость появился, и улыбка мгновенно исчезла; место ее заменил испуг. Она немного изменилась в
лице и встала со стула. Не этого гостя ожидала она.
Другой удовольствовался бы таким ответом и увидел бы, что ему не о чем больше хлопотать. Он понял бы все из этой безмолвной, мучительной тоски, написанной и на
лице ее, проглядывавшей и в движениях. Но Адуеву
было не довольно. Он, как палач, пытал свою жертву и сам
был одушевлен каким-то диким, отчаянным желанием
выпить чашу разом и до конца.
Я не понимаю этой глупости, которую, правду сказать, большая часть любовников делают от сотворения мира до наших времен: сердиться на соперника! может ли
быть что-нибудь бессмысленней — стереть его с
лица земли! за что? за то, что он понравился! как будто он виноват и как будто от этого дела пойдут лучше, если мы его накажем!
— Что это? ты, никак, плачешь? — спросил он, и
лицо его потемнело, то
есть он покраснел.
А потом — коварный человек! — заметил на
лице друга кислую мину и давай расспрашивать о его делах, об обстоятельствах, о нуждах — какое гнусное любопытство! да еще — о, верх коварства! — осмелился предлагать свои услуги… помощь… может
быть, деньги! и никаких искренних излияний! ужасно, ужасно!
Юлии Павловне
было двадцать три, двадцать четыре года. Петр Иваныч угадал: она в самом деле
была слабонервна, но это не мешало ей
быть вместе очень хорошенькой, умной и грациозной женщиной. Только она
была робка, мечтательна, чувствительна, как бо́льшая часть нервных женщин. Черты
лица нежные, тонкие, взгляд кроткий и всегда задумчивый, частию грустный — без причины или, если хотите, по причине нерв.
Но у этого дурака Вулкана, должно
быть,
было глупое выражение
лица.
О будущем они перестали говорить, потому что Александр при этом чувствовал какое-то смущение, неловкость, которой не мог объяснить себе, и старался замять разговор. Он стал размышлять, задумываться. Магический круг, в который заключена
была его жизнь любовью, местами разорвался, и ему вдали показались то
лица приятелей и ряд разгульных удовольствий, то блистательные балы с толпой красавиц, то вечно занятой и деловой дядя, то покинутые занятия…
Девушка между тем успела разглядеть, что Александр
был совсем другого рода человек, нежели Костяков. И костюм Александра
был не такой, как Костякова, и талия, и лета, и манеры, да и все. Она быстро заметила в нем признаки воспитания, на
лице прочла мысль; от нее не ускользнул даже и оттенок грусти.
Эта таинственность только раздражала любопытство, а может
быть, и другое чувство Лизы. На
лице ее, до тех пор ясном, как летнее небо, появилось облачко беспокойства, задумчивости. Она часто устремляла на Александра грустный взгляд, со вздохом отводила глаза и потупляла в землю, а сама, кажется, думала: «Вы несчастливы! может
быть, обмануты… О, как бы я умела сделать вас счастливым! как бы берегла вас, как бы любила… я бы защитила вас от самой судьбы, я бы…» и прочее.
Я здесь восемь лет стоял
лицом к
лицу с современною жизнью, но спиною к природе, и она отвернулась от меня: я утратил жизненные силы и состарился в двадцать девять лет; а
было время…
Александр прошел по всем комнатам, потом по саду, останавливаясь у каждого куста, у каждой скамьи. Ему сопутствовала мать. Она, вглядываясь в его бледное
лицо, вздыхала, но плакать боялась; ее напугал Антон Иваныч. Она расспрашивала сына о житье-бытье, но никак не могла добиться причины, отчего он стал худ, бледен и куда девались волосы. Она предлагала ему и покушать и
выпить, но он, отказавшись от всего, сказал, что устал с дороги и хочет уснуть.
Особенно странно
было видеть на
лице этого бесстрастного и покойного человека — каким мы его до сих пор знали — более нежели заботливое, почти тоскливое выражение, хотя оно и имело свойственный Петру Иванычу характер.
Может
быть, доктору и пристала эта булава, с которой он от нечего делать прогуливается пешком и по целым часам просиживает у больных, утешает их и часто в
лице своем соединяет две-три роли: медика, практического философа, друга дома и т. п.
Тот только, кто знал ее прежде, кто помнил свежесть
лица ее, блеск взоров, под которым, бывало, трудно рассмотреть цвет глаз ее — так тонули они в роскошных, трепещущих волнах света, кто помнил ее пышные плечи и стройный бюст, тот с болезненным изумлением взглянул бы на нее теперь, сердце его сжалось бы от сожаления, если он не чужой ей, как теперь оно сжалось, может
быть, у Петра Иваныча, в чем он боялся признаться самому себе.