Неточные совпадения
Слезы давно кипят у ней в
сердце; они подступили
к горлу, давят грудь и готовы брызнуть в три ручья; но она как будто берегла их на прощанье и изредка тратила по капельке.
Как же ему было остаться? Мать желала — это опять другое и очень естественное дело. В
сердце ее отжили все чувства, кроме одного — любви
к сыну, и оно жарко ухватилось за этот последний предмет. Не будь его, что же ей делать? Хоть умирать. Уж давно доказано, что женское
сердце не живет без любви.
— А ты думал что? — половина твоего
сердца… Я пришел
к нему за делом, а он вон чем занимается — сидит да думает над дрянью!
Но все еще,
к немалому горю Петра Иваныча, он далеко был от холодного разложения на простые начала всего, что волнует и потрясает душу человека. О приведении же в ясность всех тайн и загадок
сердца он не хотел и слушать.
— За тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской красоты, в ком и в голове и в
сердце — всюду заметно присутствие жизни, в глазах не угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала свежесть — признаки здоровья; кто бы не истощенной рукой повел по пути жизни прекрасную подругу, а принес бы ей в дар
сердце, полное любви
к ней, способное понять и разделить ее чувства, когда права природы…
Как могущественно все настроивало ум
к мечтам,
сердце к тем редким ощущениям, которые во всегдашней, правильной и строгой жизни кажутся такими бесполезными, неуместными и смешными отступлениями… да! бесполезными, а между тем в те минуты душа только и постигает смутно возможность счастья, которого так усердно ищут в другое время и не находят.
Александр и Наденька подошли
к реке и оперлись на решетку. Наденька долго, в раздумье, смотрела на Неву, на даль, Александр на Наденьку. Души их были переполнены счастьем,
сердца сладко и вместе как-то болезненно ныли, но язык безмолвствовал.
Александр с замирающим
сердцем наклонился
к ней. Она почувствовала горячее дыхание на щеке, вздрогнула, обернулась и — не отступила в благородном негодовании, не вскрикнула! — она не в силах была притвориться и отступить: обаяние любви заставило молчать рассудок, и когда Александр прильнул губами
к ее губам, она отвечала на поцелуй, хотя слабо, чуть внятно.
«Нет, — говорил он сам с собой, — нет, этого быть не может! дядя не знал такого счастья, оттого он так строг и недоверчив
к людям. Бедный! мне жаль его холодного, черствого
сердца: оно не знало упоения любви, вот отчего это желчное гонение на жизнь. Бог его простит! Если б он видел мое блаженство, и он не наложил бы на него руки, не оскорбил бы нечистым сомнением. Мне жаль его…»
Александр взбесился и отослал в журнал, но ему возвратили и то и другое. В двух местах на полях комедии отмечено было карандашом: «Недурно» — и только. В повести часто встречались следующие отметки: «Слабо, неверно, незрело, вяло, неразвито» и проч., а в конце сказано было: «Вообще заметно незнание
сердца, излишняя пылкость, неестественность, все на ходулях, нигде не видно человека… герой уродлив… таких людей не бывает…
к напечатанию неудобно! Впрочем, автор, кажется, не без дарования, надо трудиться!..»
Вот он завидел дачу, встал в лодке и, прикрыв глаза рукой от солнца, смотрел вперед. Вон между деревьями мелькает синее платье, которое так ловко сидит на Наденьке; синий цвет так
к лицу ей. Она всегда надевала это платье, когда хотела особенно нравиться Александру. У него отлегло от
сердца.
Он уж подошел
к дверям и обернулся
к ней. Она сделала три шага
к нему.
Сердце у него встрепенулось.
Как билось у него
сердце, когда он крался
к ней на цыпочках. Дыхание у него замерло.
— Презренные хитрости! прибегать
к лукавству, чтоб овладеть
сердцем женщины!.. — с негодованием заметил Александр.
— А! вот он, знаменитый секрет супружеского счастья! — заметил Александр, — обманом приковать
к себе ум,
сердце, волю женщины, — и утешаться, гордиться этим… это счастье! А как она заметит?
Она жадно прислушивалась
к стонам его
сердца и отвечала на них неприметными вздохами и никем не видимыми слезами. Она, даже и на притворные и приторные излияния тоски племянника, находила утешительные слова в таком же тоне и духе; но Александр и слушать не хотел.
Он был враг всяких эффектов — это бы хорошо; но он не любил и искренних проявлений
сердца, не верил этой потребности и в других. Между тем он одним взглядом, одним словом мог бы создать в ней глубокую страсть
к себе; но он молчит, он не хочет. Это даже не льстит его самолюбию.
— Теперь уж жертвы не потребую — не беспокойтесь. Я благодаря людям низошел до жалкого понятия и о дружбе, как о любви… Вот я всегда носил с собой эти строки, которые казались мне вернейшим определением этих двух чувств, как я их понимал и как они должны быть, а теперь вижу, что это ложь, клевета на людей или жалкое незнание их
сердца… Люди не способны
к таким чувствам. Прочь — это коварные слова!..
— Я не сделал людям зла! — с достоинством произнес Александр, — я исполнил в отношении
к ним все… У меня
сердце любящее; я распахнул широкие объятия для людей, а они что сделали?
Она взяла себе за образец Татьяну и мысленно повторяла своему идеалу пламенные строки Татьянина письма
к Онегину, и
сердце ее ныло, билось.
Пойдем туда, где дышит радость,
Где шумный вихрь забав шумит,
Где не живут, но тратят жизнь и младость!
Среди веселых игр за радостным столом,
На час упившись счастьем ложным,
Я приучусь
к мечтам ничтожным,
С судьбою примирюсь вином.
Я
сердца усмирю заботы,
Я думам не велю летать;
Небес на тихое сиянье
Я не велю глазам своим взирать,
и проч.
На другой день опять ожила, опять с утра была весела, а
к вечеру
сердце стало пуще ныть и замирать и страхом, и надеждой. Опять не пришли.
Дайте успокоиться этим волнениям; пусть мечты улягутся, пусть ум оцепенеет совсем,
сердце окаменеет, глаза отвыкнут от слез, губы от улыбки — и тогда, через год, через два, я приду
к вам совсем готовый на всякое испытание; тогда не пробудите, как ни старайтесь, а теперь…
«Ах! если б я мог еще верить в это! — думал он. — Младенческие верования утрачены, а что я узнал нового, верного?.. ничего: я нашел сомнения, толки, теории… и от истины еще дальше прежнего…
К чему этот раскол, это умничанье?.. Боже!.. когда теплота веры не греет
сердца, разве можно быть счастливым? Счастливее ли я?»
Как устаешь там жить и как отдыхаешь душой здесь, в этой простой, несложной, немудреной жизни!
Сердце обновляется, грудь дышит свободнее, а ум не терзается мучительными думами и нескончаемым разбором тяжебных дел с
сердцем: и то, и другое в ладу. Не над чем задумываться. Беззаботно, без тягостной мысли, с дремлющим
сердцем и умом и с легким трепетом скользишь взглядом от рощи
к пашне, от пашни
к холму, и потом погружаешь его в бездонную синеву неба».
Методичность и сухость его отношений
к ней простерлись без его ведома и воли до холодной и тонкой тирании, и над чем? над
сердцем женщины!
Ему что-то говорило, что если б он мог пасть
к ее ногам, с любовью заключить ее в объятия и голосом страсти сказать ей, что жил только для нее, что цель всех трудов, суеты, карьеры, стяжания — была она, что его методический образ поведения с ней внушен был ему только пламенным, настойчивым, ревнивым желанием укрепить за собой ее
сердце…
Неточные совпадения
Чудо с отшельником сталося: // Бешеный гнев ощутил, // Бросился
к пану Глуховскому, // Нож ему в
сердце вонзил!
Запомнил Гриша песенку // И голосом молитвенным // Тихонько в семинарии, // Где было темно, холодно, // Угрюмо, строго, голодно, // Певал — тужил о матушке // И обо всей вахлачине, // Кормилице своей. // И скоро в
сердце мальчика // С любовью
к бедной матери // Любовь ко всей вахлачине // Слилась, — и лет пятнадцати // Григорий твердо знал уже, // Кому отдаст всю жизнь свою // И за кого умрет.
Г-жа Простакова. Пронозила!.. Нет, братец, ты должен образ выменить господина офицера; а кабы не он, то б ты от меня не заслонился. За сына вступлюсь. Не спущу отцу родному. (Стародуму.) Это, сударь, ничего и не смешно. Не прогневайся. У меня материно
сердце. Слыхано ли, чтоб сука щенят своих выдавала? Изволил пожаловать неведомо
к кому, неведомо кто.
Отец, не имея почтения
к жене своей, едва смеет их обнять, едва смеет отдаться нежнейшим чувствованиям человеческого
сердца.
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а
сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях,
сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба
к тебе была б надежною порукою за твой разум и
сердце.