Неточные совпадения
— Ну, ну,
друг мой, успокойся! ведь я так только. Послужи, воротись сюда,
и тогда что бог даст; невесты не уйдут! Коли не забудешь, так
и того… Ну, а…
Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Ее подвезли к крыльцу. Люди выбегали один за
другим.
Тот нес чемодан,
другой — узел, третий — мешок,
и опять уходил за чем-нибудь Как мухи сладкую каплю, люди облепили повозку,
и всякий совался туда с руками.
Все пошли до рощи пешком. Софья
и Александр в
то время, когда переходили темные сени, бросились
друг к
другу.
Он был
того мнения, что это неудобно —
и для себя
и для
других.
За этим Петр Иваныч начал делать свое дело, как будто тут никого не было,
и намыливал щеки, натягивая языком
то ту,
то другую. Александр был сконфужен этим приемом
и не знал, как начать разговор. Он приписал холодность дяди
тому, что не остановился прямо у него.
Александр увидел, что ему, несмотря на все усилия, не удастся в
тот день ни разу обнять
и прижать к груди обожаемого дядю,
и отложил это намерение до
другого раза.
Впрочем, когда я дома обедаю,
то милости прошу
и тебя, а в
другие дни — здесь молодые люди обыкновенно обедают в трактире, но я советую тебе посылать за своим обедом: дома
и покойнее
и не рискуешь столкнуться бог знает с кем.
Он вышел на улицу — суматоха, все бегут куда-то, занятые только собой, едва взглядывая на проходящих,
и то разве для
того, чтоб не наткнуться
друг на
друга.
Если, наконец, встретятся незнакомые, еще не видавшие
друг друга,
то вдруг лица обоих превращаются в знаки вопроса; они остановятся
и оборотятся назад раза два, а пришедши домой, опишут
и костюм
и походку нового лица,
и пойдут толки
и догадки,
и кто,
и откуда,
и зачем.
Другой дом — точно фонарь: со всех четырех сторон весь в окнах
и с плоской крышей, дом давней постройки; кажется,
того и гляди, развалится или сгорит от самовозгорения; тес принял какой-то светло-серый цвет.
— Жить?
то есть если ты разумеешь под этим есть, пить
и спать, так не стоило труда ездить так далеко: тебе так не удастся ни поесть, ни поспать здесь, как там, у себя; а если ты думал что-нибудь
другое, так объяснись…
— Как иногда в
других —
и в математике,
и в часовщике,
и в нашем брате, заводчике. Ньютон, Гутенберг, Ватт так же были одарены высшей силой, как
и Шекспир, Дант
и прочие. Доведи-ка я каким-нибудь процессом нашу парголовскую глину до
того, чтобы из нее выходил фарфор лучше саксонского или севрского, так ты думаешь, что тут не было бы присутствия высшей силы?
— Боже сохрани! Искусство само по себе, ремесло само по себе, а творчество может быть
и в
том и в
другом, так же точно, как
и не быть. Если нет его, так ремесленник так
и называется ремесленник, а не творец,
и поэт без творчества уж не поэт, а сочинитель… Да разве вам об этом не читали в университете? Чему же вы там учились?..
— Как там один мастер возьмет кусок массы, бросит ее в машину, повернет раз, два, три, — смотришь, выйдет конус, овал или полукруг; потом передает
другому,
тот сушит на огне, третий золотит, четвертый расписывает,
и выйдет чашка, или ваза, или блюдечко.
И тут: придет посторонний проситель, подаст, полусогнувшись, с жалкой улыбкой, бумагу — мастер возьмет, едва дотронется до нее пером
и передаст
другому,
тот бросит ее в массу тысяч
других бумаг, — но она не затеряется: заклейменная нумером
и числом, она пройдет невредимо через двадцать рук, плодясь
и производя себе подобных.
Третий возьмет ее
и полезет зачем-то в шкаф, заглянет или в книгу, или в
другую бумагу, скажет несколько магических слов четвертому —
и тот пошел скрипеть пером.
Что одна скажет
и сделает в таком-то случае, смотришь —
то же повторит
и другая, как будто затверженный урок.
Иван Иваныч
и ему с почтением начал подносить свою табакерку, предчувствуя, что он, подобно множеству
других, послужив, как он говаривал, без году неделю, обгонит его, сядет ему на шею
и махнет в начальники отделения, а там, чего доброго,
и в вице-директоры, как вон
тот, или в директоры, как этот, а начинали свою служебную школу
и тот и этот под его руководством.
— Мудрено! с Адама
и Евы одна
и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь
и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь
и будешь прыгать
и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар
и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж
другого, поцелуя например…
— Не все мужья одинаковы, мой милый: одни очень равнодушны к своим женам, не обращают внимания на
то, что делается вокруг них,
и не хотят заметить;
другие из самолюбия
и хотели бы, да плохи: не умеют взяться за дело.
— А зато, когда настанет, — перебил дядя, — так подумаешь —
и горе пройдет, как проходило тогда-то
и тогда-то,
и со мной,
и с
тем,
и с
другим. Надеюсь, это не дурно
и стоит обратить на это внимание; тогда
и терзаться не станешь, когда разглядишь переменчивость всех шансов в жизни; будешь хладнокровен
и покоен, сколько может быть покоен человек.
Жизнь Александра разделялась на две половины. Утро поглощала служба. Он рылся в запыленных делах, соображал вовсе не касавшиеся до него обстоятельства, считал на бумаге миллионами не принадлежавшие ему деньги. Но порой голова отказывалась думать за
других, перо выпадало из рук,
и им овладевала
та сладостная нега, на которую сердился Петр Иваныч.
Гребцы машут веслами медленно, мерно, как машина. Пот градом льет по загорелым лицам; им
и нужды нет, что у Александра сердце заметалось в груди, что, не спуская глаз с одной точки, он уж два раза в забытьи заносил через край лодки
то одну,
то другую ногу, а они ничего: гребут себе с
тою же флегмой да по временам отирают рукавом лицо.
Как они принялись работать, как стали привскакивать на своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Весла так
и затрепетали по воде. Лодка — что скользнет,
то саженей трех как не бывало. Махнули раз десяток — корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала
и наклонилась у самого берега. Александр
и Наденька издали улыбались
и не сводили
друг с
друга глаз. Адуев ступил одной ногой в воду вместо берега. Наденька засмеялась.
Как могущественно все настроивало ум к мечтам, сердце к
тем редким ощущениям, которые во всегдашней, правильной
и строгой жизни кажутся такими бесполезными, неуместными
и смешными отступлениями… да! бесполезными, а между
тем в
те минуты душа только
и постигает смутно возможность счастья, которого так усердно ищут в
другое время
и не находят.
Кругом тихо. Только издали, с большой улицы, слышится гул от экипажей, да по временам Евсей, устав чистить сапог, заговорит вслух: «Как бы не забыть: давеча в лавочке на грош уксусу взял да на гривну капусты, завтра надо отдать, а
то лавочник, пожалуй, в
другой раз
и не поверит — такая собака! Фунтами хлеб вешают, словно в голодный год, — срам! Ух, господи, умаялся. Вот только дочищу этот сапог —
и спать. В Грачах, чай, давно спят: не по-здешнему! Когда-то господь бог приведет увидеть…»
— Трудится бездарный труженик; талант творит легко
и свободно…» Но, вспомнив, что статьи его о сельском хозяйстве, да
и стихи тоже, были сначала так, ни
то ни се, а потом постепенно совершенствовались
и обратили на себя особенное внимание публики, он задумался, понял нелепость своего заключения
и со вздохом отложил изящную прозу до
другого времени: когда сердце будет биться ровнее, мысли придут в порядок, тогда он дал себе слово заняться как следует.
Не удалась одна любовь, оно только замирает, молчит до
другой; в
другой помешали, разлучили — способность любить опять останется неупотребленной до третьего, до четвертого раза, до
тех пор, пока наконец сердце не положит всех сил своих в одной какой-нибудь счастливой встрече, где ничто не мешает, а потом медленно
и постепенно охладеет.
— Да так. Ведь страсть значит, когда чувство, влечение, привязанность или что-нибудь такое — достигло до
той степени, где уж перестает действовать рассудок? Ну что ж тут благородного? я не понимаю; одно сумасшествие — это не по-человечески. Да
и зачем ты берешь одну только сторону медали? я говорю про любовь — ты возьми
и другую и увидишь, что любовь не дурная вещь. Вспомни-ка счастливые минуты: ты мне уши прожужжал…
Александр молчал. Последние доказательства совсем сбили его с ног. Возражать было нечего, но он находился под влиянием господствовавшего в нем чувства. Он вспомнил об утраченном счастье, о
том, что теперь
другой…
И слезы градом потекли по щекам его.
— Если б мне осталось утешение, — продолжал он, — что я потерял ее по обстоятельствам, если б неволя принудила ее… пусть бы даже умерла —
и тогда легче было бы перенести… а
то нет, нет…
другой! это ужасно, невыносимо!
И нет средств вырвать ее у похитителя: вы обезоружили меня… что мне делать? научите же! Мне душно, больно… тоска, мука! я умру… застрелюсь…
Он был враг всяких эффектов — это бы хорошо; но он не любил
и искренних проявлений сердца, не верил этой потребности
и в
других. Между
тем он одним взглядом, одним словом мог бы создать в ней глубокую страсть к себе; но он молчит, он не хочет. Это даже не льстит его самолюбию.
Если б он еще был груб, неотесан, бездушен, тяжелоумен, один из
тех мужей, которым имя легион, которых так безгрешно, так нужно, так отрадно обманывать, для их
и своего счастья, которые, кажется, для
того и созданы, чтоб женщина искала вокруг себя
и любила диаметрально противоположное им, — тогда
другое дело: она, может быть, поступила бы, как поступает большая часть жен в таком случае.
Дядюшка, в начале моего приезда сюда, принудил меня написать к нему странное письмо, в котором заключались его любимые правила
и образ мыслей; но я
то изорвал
и послал
другое, стало быть, меняться моему приятелю было не от чего.
— В самом деле, — продолжал Петр Иваныч, — какое коварство! что за
друг! не видался лет пять
и охладел до
того, что при встрече не задушил
друга в объятиях, а позвал его к себе вечером, хотел усадить за карты…
и накормить…
— Он презрительно махнул рукой
и начал читать: «Любить не
тою фальшивою, робкою дружбою, которая живет в наших раззолоченных палатах, которая не устоит перед горстью золота, которая боится двусмысленного слова, но
тою могучею дружбою, которая отдает кровь за кровь, которая докажет себя в битве
и кровопролитии, при громе пушек, под ревом бурь, когда
друзья лобзаются прокопченными порохом устами, обнимаются окровавленными объятиями…
В этом мире небо кажется чище, природа роскошнее; разделять жизнь
и время на два разделения — присутствие
и отсутствие, на два времени года — весну
и зиму; первому соответствует весна, зима второму, — потому что, как бы ни были прекрасны цветы
и чиста лазурь неба, но в отсутствии вся прелесть
того и другого помрачается; в целом мире видеть только одно существо
и в этом существе заключать вселенную…
— А оттого, что у этих зверей ты несколько лет сряду находил всегда радушный прием: положим, перед
теми, от кого эти люди добивались чего-нибудь, они хитрили, строили им козни, как ты говоришь; а в тебе им нечего было искать: что же заставило их зазывать тебя к себе, ласкать?.. Нехорошо, Александр!.. — прибавил серьезно Петр Иваныч. —
Другой за одно это, если б
и знал за ними какие-нибудь грешки, так промолчал бы.
—
То есть полюбила
другого?
И это мы решили удовлетворительно. Да неужели ты думаешь, что если б она продолжала любить тебя, ты бы не разлюбил ее?
Иногда угасшая любовь придет на память, он взволнуется —
и за перо:
и напишет трогательную элегию. В
другой раз желчь хлынет к сердцу
и поднимет со дна недавно бушевавшую там ненависть
и презрение к людям, — смотришь —
и родится несколько энергических стихов. В
то же время он обдумывал
и писал повесть. Он потратил на нее много размышления, чувства, материального труда
и около полугода времени. Вот наконец повесть готова, пересмотрена
и переписана набело. Тетка была в восхищении.
— Все еще не понимаешь! А затем, мой милый, что он сначала будет с ума сходить от ревности
и досады, потом охладеет. Это у него скоро следует одно за
другим. Он самолюбив до глупости. Квартира тогда не понадобится, капитал останется цел, заводские дела пойдут своим чередом… ну, понимаешь? Уж это в пятый раз я с ним играю шутку: прежде, бывало, когда был холостой
и помоложе, сам, а не
то кого-нибудь из приятелей подошлю.
— Сурков не опасен, — продолжал дядя, — но Тафаева принимает очень немногих, так что он может, пожалуй, в ее маленьком кругу прослыть
и львом
и умником. На женщин много действует внешность. Он же мастер угодить, ну, его
и терпят. Она, может быть, кокетничает с ним, а он
и того…
И умные женщины любят, когда для них делают глупости, особенно дорогие. Только они любят большею частью при этом не
того, кто их делает, а
другого… Многие этого не хотят понять, в
том числе
и Сурков, — вот ты
и вразуми его.
Он любит
то, что любит
другой,
и ненавидит, что
тот ненавидит.
Родители сами отступились от воспитания, полагая, что все их заботы кончаются
тем, чтоб, положась на рекомендацию добрых приятелей, нанять француза Пуле, для обучения французской литературе
и другим наукам; далее немца Шмита, потому что это принято — учиться, но отнюдь не выучиваться по-немецки; наконец, русского учителя Ивана Иваныча.
Итальянец
и другой француз довершили ее воспитание, дав ее голосу
и движениям стройные размеры,
то есть выучили танцевать, петь, играть или, лучше, поиграть до замужества на фортепиано, но музыке не выучили.
И вот она осьмнадцати лет, но уже с постоянно задумчивым взором, с интересной бледностью, с воздушной талией, с маленькой ножкой, явилась в салонах напоказ свету.
Ему казалось, что вот,
того и гляди, она изменит или какой-нибудь
другой неожиданный удар судьбы мигом разрушит великолепный мир блаженства.
На
другой день Александр отправился к Лизавете Александровне открывать
то, что ей давно было известно,
и требовать ее совета
и помощи. Петра Иваныча не было дома.
Влюбленный
то вдруг заберет в голову
то, чего
другому бы
и во сне не приснилось,
то не видит
того, что делается у него под носом,
то проницателен до ясновидения,
то недальновиден до слепоты.
Дня через три
и с
той и с
другой стороны повторилось
то же самое. Потом опять
и опять. Юлия похудела, никуда не выезжала
и никого не принимала, но молчала, потому что Александр сердился за упреки.
На
другой день записка за запиской к Александру. Он не являлся
и не давал ответа. На третий, на четвертый день
то же. Юлия написала к Петру Иванычу, приглашая его к себе по важному делу. Жену его она не любила, потому что она была молода, хороша
и приходилась Александру теткой.