Неточные совпадения
Вошли; маменька
и говорит: «Вот,
граф, это моя дочь; прошу любить да жаловать».
А маменька — такая несносная — слышу, говорит: «Извините,
граф, она у меня такая дикарка…» Тут я
и догадалась, что это должен быть наш сосед,
граф Новинский.
Адуев не совсем покойно вошел в залу. Что за
граф? Как с ним вести себя? каков он в обращении? горд? небрежен? Вошел.
Граф первый встал
и вежливо поклонился. Александр отвечал принужденным
и неловким поклоном. Хозяйка представила их друг другу.
Граф почему-то не нравился ему; а он был прекрасный мужчина: высокий, стройный блондин, с большими выразительными глазами, с приятной улыбкой. В манерах простота, изящество, какая-то мягкость. Он, кажется, расположил бы к себе всякого, но Адуева не расположил.
Адуев не умел скрыть, что
граф не нравился ему.
Граф, казалось, не замечал его грубости: он был внимателен
и обращался к Адуеву, стараясь сделать разговор общим. Все напрасно: тот молчал или отвечал: да
и нет.
Граф скрыл улыбку, закусив немного нижнюю губу. Наденька переглянулась с матерью, покраснела
и потупила глаза.
— Ваш дядюшка умный
и приятный человек! — заметил
граф тоном легкой иронии.
Наденька не вытерпела, подошла к Александру
и, пока
граф говорил с ее матерью, шепнула ему: «Как вам не стыдно!
граф так ласков с вами, а вы?..»
А Адуев все ждал: вот
граф уйдет,
и он наконец успеет переговорить с матерью. Но пробило десять, одиннадцать часов,
граф не уходит
и все говорит.
Граф говорил обо всем одинаково хорошо, с тактом,
и о музыке,
и о людях,
и о чужих краях. Зашел разговор о мужчинах, о женщинах: он побранил мужчин, в том числе
и себя, ловко похвалил женщин вообще
и сделал несколько комплиментов хозяйкам в особенности.
Вовсе нет.
Граф говорил о литературе, как будто никогда ничем другим не занимался; сделал несколько беглых
и верных замечаний о современных русских
и французских знаменитостях. Вдобавок ко всему оказалось, что он находился в дружеских сношениях с первоклассными русскими литераторами, а в Париже познакомился с некоторыми
и из французских. О немногих отозвался он с уважением, других слегка очертил в карикатуре.
Вот в буфете зазвенели стаканами, ложками, накрывают стол, а
граф не уходит. Исчезла всякая надежда. Он даже согласился на приглашение Любецкой остаться
и поужинать простокваши.
Граф наконец ушел, но говорить о деле было поздно. Адуев взял шляпу
и побежал вон. Наденька нагнала его
и успела успокоить.
—
Граф! — горестно, вслух воскликнул Александр
и не верил своим глазам.
Граф с Наденькой подошли к решетке
и, не взглянув на реку, повернулись
и медленно пошли по аллее назад. Он наклонился к ней
и говорил что-то тихо. Она шла потупя голову.
— Крепче сиди, Наденька, — говорила она. — Посмотрите,
граф, за ней, ради Христа! Ах! я боюсь, ей-богу, боюсь. Придерживайся за ухо лошади, Наденька: видишь, она точно бес — так
и юлит.
— Ах, это Александр Федорыч! — первая сказала мать, опомнившись.
Граф приветливо поклонился. Наденька проворно откинула вуаль от лица, обернулась
и посмотрела на него с испугом, открыв немного ротик, потом быстро отвернулась, стегнула лошадь, та рванулась вперед
и в два прыжка исчезла за воротами; за нею пустился
граф.
— Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас как родного; вот не знаю, как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча не видать, что не едет?
и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать не садилась, все думала: вот подъедет. Уж
и Наденька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется,
и графу, я думаю, тоже…»
Вот теперь далась ей эта езда! увидала раз
графа верхом из окна
и пристала ко мне: «хочу ездить» да
и только!
«Что это, говорю,
граф, вы ее балуете? она совсем ни на что не похожа будет!..» —
и ее побраню.
Александр
и граф пробыли целый день.
Граф был неизменно вежлив
и внимателен к Александру, звал его к себе взглянуть на сад, приглашал разделить прогулку верхом, предлагал ему лошадь.
И в этот день, когда
граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей
и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу
и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О прошлом ни слова.
Он застал ее с матерью. Там было человека два из города, соседка Марья Ивановна
и неизбежный
граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел целый день в пустых, ничтожных разговорах. Как надоели ему гости! Они говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
Наденька ушла в сад;
граф не пошел с ней. С некоторого времени
и он
и Наденька как будто избегали друг друга при Александре. Он иногда застанет их в саду или в комнате одних, но потом они разойдутся
и при нем уже не сходятся более. Новое, страшное открытие для Александра: знак, что они в заговоре.
Гости разошлись. Ушел
и граф. Наденька этого не знала
и не спешила домой. Адуев без церемонии ушел от Марьи Михайловны в сад. Наденька стояла спиной к Александру, держась рукой за решетку
и опершись головой на руку, как в тот незабвенный вечер… Она не видала
и не слыхала его прихода.
Богатый
граф, лев, удостоил кинуть на вас благосклонный взгляд —
и вы растаяли, пали ниц перед этим мишурным солнцем; где стыд!!!
Ему, как всякому влюбленному, вдруг пришло в голову
и то: «Ну, если она не виновата? может быть, в самом деле она равнодушна к
графу.
«А отчего же перемена в обращении со мной? — вдруг спрашивал он себя
и снова бледнел. — Зачем она убегает меня, молчит, будто стыдится? зачем вчера, в простой день, оделась так нарядно? гостей, кроме его, не было. Зачем спросила, скоро ли начнутся балеты?» Вопрос простой; но он вспомнил, что
граф вскользь обещал доставать всегда ложу, несмотря ни на какие трудности: следовательно, он будет с ними. «Зачем вчера ушла из саду? зачем не пришла в сад? зачем спрашивала то, зачем не спрашивала…»
Адуев посмотрел на нее
и подумал: «Ты ли это, капризное, но искреннее дитя? эта шалунья, резвушка? Как скоро выучилась она притворяться? как быстро развились в ней женские инстинкты! Ужели милые капризы были зародышами лицемерия, хитрости?.. вот
и без дядиной методы, а как проворно эта девушка образовалась в женщину!
и все в школе
графа,
и в какие-нибудь два, три месяца! О дядя, дядя!
и в этом ты беспощадно прав!»
— Сейчас, maman! — отвечала она
и, задумчиво склонив голову немного на сторону, робко начала перебирать клавиши. Пальцы у ней дрожали. Она, видимо, страдала от угрызений совести
и от сомнения, брошенного в нее словом: «Берегитесь!» Когда приехал
граф, она была молчалива, скучна; в манерах ее было что-то принужденное. Она под предлогом головной боли рано ушла в свою комнату.
И ей в этот вечер казалось горько жить на свете.
— Вот хоть мы с тобой — чем не порядочные?
Граф, если уж о нем зашла речь, тоже порядочный человек; да мало ли? У всех есть что-нибудь дурное… а не все дурно
и не все дурны.
— Ну так воля твоя, — он решит в его пользу.
Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так
и сажает, а для тебя, как нарочно,
и промахнется! Положим даже, что суд божий
и попустил бы такую неловкость
и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно
и убил его — что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы? Нет, она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы отдали в солдаты… А главное, ты бы на другой же день стал рвать на себе волосы с отчаяния
и тотчас охладел бы к своей возлюбленной…
Да
и ты сам не отдал ли ее
графу обеими руками? оспоривал ли ты ее?
— Оспоривать с дубиной в руках! — перебил дядя, — мы не в киргизской степи. В образованном мире есть другое орудие. За это надо было взяться вовремя
и иначе, вести с
графом дуэль другого рода, в глазах твоей красавицы.
— Видишь ли? сам во всем кругом виноват, — примолвил Петр Иваныч, выслушав
и сморщившись, — сколько глупостей наделано! Эх, Александр, принесла тебя сюда нелегкая! стоило за этим ездить! Ты бы мог все это проделать там, у себя, на озере, с теткой. Ну, как можно так ребячиться, делать сцены… беситься? фи! Кто нынче это делает? Что, если твоя… как ее? Юлия… расскажет все
графу? Да нет, этого опасаться нечего, слава богу! Она, верно, так умна, что на вопрос его о ваших отношениях сказала…
— Не за что! нет, дядюшка, это уж из рук вон! Положим,
граф… еще так… он не знал… да
и то нет! а она? кто же после этого виноват? я?
— Впрочем, — прибавлял он еще с большим презрением, — ей простительно: я слишком был выше
и ее,
и графа,
и всей этой жалкой
и мелкой сферы; немудрено, что я остался не разгаданным ей.