Неточные совпадения
С балкона
в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и кустов сирени. Между деревьями пестрели
цветы, бежали
в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось
в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой — темно-синее, как небо, которое отражалось
в нем, и едва подернутое зыбью. А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к темному лесу.
Другой дом — точно фонарь: со всех четырех сторон весь
в окнах и с плоской крышей, дом давней постройки; кажется, того и гляди, развалится или сгорит от самовозгорения; тес принял какой-то светло-серый
цвет.
— Какая поэзия
в том, что глупо? поэзия, например,
в письме твоей тетки! желтый
цветок, озеро, какая-то тайна… как я стал читать — мне так стало нехорошо, что и сказать нельзя! чуть не покраснел, а уж я ли не отвык краснеть!
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые
цветы… Нет, так дела не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем
в департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
— Ну, с
цветка, что ли, — сказал Петр Иваныч, — может быть, еще с желтого, все равно; тут что попадется
в глаза, лишь бы начать разговор; так-то слова с языка нейдут. Ты спросил, нравится ли ей
цветок; она отвечала да; почему, дескать? «Так», — сказала она, и замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое, и разговор не вязался. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели.
Услышишь о свадьбе, пойдешь посмотреть — и что же? видишь прекрасное, нежное существо, почти ребенка, которое ожидало только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться
в пышный
цветок, и вдруг ее отрывают от кукол, от няни, от детских игр, от танцев, и слава богу, если только от этого; а часто не заглянут
в ее сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей.
Ее одевают
в газ,
в блонды, убирают
цветами и, несмотря на слезы, на бледность, влекут, как жертву, и ставят — подле кого же? подле пожилого человека, по большей части некрасивого, который уж утратил блеск молодости.
Тогда Александр опрокидывался на спинку стула и уносился мысленно
в место злачно,
в место покойно, где нет ни бумаг, ни чернил, ни странных лиц, ни вицмундиров, где царствуют спокойствие, нега и прохлада, где
в изящно убранной зале благоухают
цветы, раздаются звуки фортепиано,
в клетке прыгает попугай, а
в саду качают ветвями березы и кусты сирени. И царицей всего этого — она…
Потом медленными шагами, едва удерживаясь, чтоб не ринуться опрометью вон, он перешел к фортепиано, постучал
в разных местах по клавишам, взял с лихорадочным трепетом ноты с пюпитра, взглянул
в них и положил назад; имел даже твердость понюхать два
цветка и разбудить попугая.
Какая тайна пробегает по
цветам, деревьям, по траве и веет неизъяснимой негой на душу? зачем
в ней тогда рождаются иные мысли, иные чувства, нежели
в шуме, среди людей?
А какая обстановка для любви
в этом сне природы,
в этом сумраке,
в безмолвных деревьях, благоухающих
цветах и уединении!
Вот он завидел дачу, встал
в лодке и, прикрыв глаза рукой от солнца, смотрел вперед. Вон между деревьями мелькает синее платье, которое так ловко сидит на Наденьке; синий
цвет так к лицу ей. Она всегда надевала это платье, когда хотела особенно нравиться Александру. У него отлегло от сердца.
— Без всякого сомнения. Неужели ты воображаешь, что она расскажет, как вы там
в саду сбирали желтые
цветы? Какая простота!
В этом мире небо кажется чище, природа роскошнее; разделять жизнь и время на два разделения — присутствие и отсутствие, на два времени года — весну и зиму; первому соответствует весна, зима второму, — потому что, как бы ни были прекрасны
цветы и чиста лазурь неба, но
в отсутствии вся прелесть того и другого помрачается;
в целом мире видеть только одно существо и
в этом существе заключать вселенную…
— Опять, Петр Иваныч, ты стал сбрасывать пепел
в мои
цветы. Смотри, что это такое?
— Это очень мило и не марко: для мужского кабинета надобно выбирать непременно темные
цвета: светлые скоро портятся от дыму. А вот здесь,
в маленьком пассаже, который ведет из будущего вашего кабинета
в спальню, я устрою боскет — не правда ли, это будет прекрасно? Там поставлю одно кресло, так, чтобы я могла, сидя на нем, читать или работать и видеть вас
в кабинете.
— Один покажет вам, — говорил он, —
цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а другой укажет только ядовитый сок
в его чашечке… тогда для вас пропадут и красота, и благоухание… Он заставит вас сожалеть о том, зачем там этот сок, и вы забудете, что есть и благоухание… Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается с нами и около нас; не ищите ненужной опытности: не она ведет к счастью.
Пришла осень. Желтые листья падали с деревьев и усеяли берега; зелень полиняла; река приняла свинцовый
цвет; небо было постоянно серо; дул холодный ветер с мелким дождем. Берега реки опустели: не слышно было ни веселых песен, ни смеху, ни звонких голосов по берегам; лодки и барки перестали сновать взад и вперед. Ни одно насекомое не прожужжит
в траве, ни одна птичка не защебечет на дереве; только галки и вороны криком наводили уныние на душу; и рыба перестала клевать.
— И он бы привык, — сказал Петр Иваныч, — да он уж прежде был сильно испорчен
в деревне теткой да желтыми
цветами, оттого так туго и развивается.
Я доказывал тебе, что человеку вообще везде, а здесь
в особенности, надо работать, и много работать, даже до боли
в пояснице…
цветов желтых нет, есть чины, деньги: это гораздо лучше!
Ты и понял, да как увидел, что
в ней мало
цветов и стихов, и вообразил, что жизнь — большая ошибка, что ты видишь это и оттого имеешь право скучать; другие не замечают и оттого живут припеваючи.
— Ну, этого, милая, и
в деревне не занимать стать: все есть: и
цветы, и любовь, и излияния, и даже тетка.
Плакучие березы купали
в озере свои ветви, и кое-где берега поросли осокой,
в которой прятались большие желтые
цветы, покоившиеся на широких плавучих листьях.
Она с неудовольствием опустилась опять
в кресло и опять с трепетным ожиданием устремила взгляд на рощу, не замечая ничего вокруг. А вокруг было что заметить: декорация начала значительно изменяться. Полуденный воздух, накаленный знойными лучами солнца, становился душен и тяжел Вот и солнце спряталось. Стало темно. И лес, и дальние деревни, и трава — все облеклось
в безразличный, какой-то зловещий
цвет.
Грянул гром и, заглушая людской шум, торжественно, царственно прокатился
в воздухе. Испуганный конь оторвался от коновязи и мчится с веревкой
в поле; тщетно преследует его крестьянин. А дождь так и сыплет, так и сечет, все чаще и чаще, и дробит
в кровли и окна сильнее и сильнее. Беленькая ручка боязливо высовывает на балкон предмет нежных забот —
цветы.
Тот только, кто знал ее прежде, кто помнил свежесть лица ее, блеск взоров, под которым, бывало, трудно рассмотреть
цвет глаз ее — так тонули они
в роскошных, трепещущих волнах света, кто помнил ее пышные плечи и стройный бюст, тот с болезненным изумлением взглянул бы на нее теперь, сердце его сжалось бы от сожаления, если он не чужой ей, как теперь оно сжалось, может быть, у Петра Иваныча,
в чем он боялся признаться самому себе.
— Женишься на тридцать пятом году, — говорил Петр Иваныч, — это
в порядке. А помнишь, как ты тут бесновался
в конвульсиях, кричал, что тебя возмущают неравные браки, что невесту влекут как жертву, убранную
цветами и алмазами, и толкают
в объятия пожилого человека, большею частью некрасивого, с лысиной. Покажи-ка голову.
—
В этой любви так много… глупого, — сказал Петр Иваныч мягко, вкрадчиво. — Вот у нас с тобой и помину не было об искренних излияниях, о
цветах, о прогулках при луне… а ведь ты любишь же меня…