Неточные совпадения
Часто,
в хлопотах, она откроет рот, чтоб приказать что-нибудь, и вдруг остановится на полуслове, голос ей изменит, она отвернется
в сторону и оботрет, если успеет,
слезу, а не успеет, так уронит ее
в чемодан,
в который сама укладывала Сашенькино белье.
Слезы давно кипят у ней
в сердце; они подступили к горлу, давят грудь и готовы брызнуть
в три ручья; но она как будто берегла их на прощанье и изредка тратила по капельке.
О горе,
слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится
в народе. От этого будущее представлялось ему
в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то голос славы, то любви: все это приводило его
в сладкий трепет.
Пока во мне останется хоть капелька крови, пока не высохли
слезы в глазах и бог терпит грехам моим, я ползком дотащусь, если не хватит сил дойти, до церковного порога; последний вздох отдам, последнюю
слезу выплачу за тебя, моего друга.
— Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что не забываете нас! И подлинно сама не своя: такая пустота
в голове, ничего не вижу!
в горле совсем от
слез перегорело. Прошу закусить: вы и устали и, чай, проголодались.
Но
слезы на глазах и грустная улыбка придавали ей
в эту минуту не такой прозаический интерес.
Прежде всего отслужили молебен, причем Антон Иваныч созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал ее дьячку, а потом отлил
в скляночку святой воды, спрятал
в карман и сказал: «Это Агафье Никитишне». Сели за стол. Кроме Антона Иваныча и священника, никто по обыкновению не дотронулся ни до чего, но зато Антон Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна Павловна все плакала и украдкой утирала
слезы.
— Друг! друг! истинный друг! — говорил Адуев со
слезами на глазах. — За сто шестьдесят верст прискакать, чтоб сказать прости! О, есть дружба
в мире! навек, не правда ли? — говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него.
Тут кстати Адуев вспомнил, как, семнадцать лет назад, покойный брат и та же Анна Павловна отправляли его самого. Они, конечно, не могли ничего сделать для него
в Петербурге, он сам нашел себе дорогу… но он вспомнил ее
слезы при прощанье, ее благословения, как матери, ее ласки, ее пироги и, наконец, ее последние слова: «Вот, когда вырастет Сашенька — тогда еще трехлетний ребенок, — может быть, и вы, братец, приласкаете его…» Тут Петр Иваныч встал и скорыми шагами пошел
в переднюю…
— Это какая-то деревянная жизнь! — сказал
в сильном волнении Александр, — прозябание, а не жизнь! прозябать без вдохновенья, без
слез, без жизни, без любви… […без вдохновенья, без
слез, без жизни, без любви — из стихотворения А.С. Пушкина «К***» («Я помню чудное мгновенье», 1825).]
— Перед мужем все обнаружится, а то, если рассуждать по-твоему, вслух, так, пожалуй, многие и век
в девках просидят. Есть дуры, что прежде времени обнаруживают то, что следовало бы прятать да подавлять, ну, зато после
слезы да
слезы: не расчет!
Ее одевают
в газ,
в блонды, убирают цветами и, несмотря на
слезы, на бледность, влекут, как жертву, и ставят — подле кого же? подле пожилого человека, по большей части некрасивого, который уж утратил блеск молодости.
Адуев только что спустился с лестницы, как силы изменили ему: он сел на последней ступени, закрыл глаза платком и вдруг начал рыдать громко, но без
слез.
В это время мимо сеней проходил дворник. Он остановился и послушал.
Александр молчал. Последние доказательства совсем сбили его с ног. Возражать было нечего, но он находился под влиянием господствовавшего
в нем чувства. Он вспомнил об утраченном счастье, о том, что теперь другой… И
слезы градом потекли по щекам его.
Она жадно прислушивалась к стонам его сердца и отвечала на них неприметными вздохами и никем не видимыми
слезами. Она, даже и на притворные и приторные излияния тоски племянника, находила утешительные слова
в таком же тоне и духе; но Александр и слушать не хотел.
Я остолбенел, по мне побежали искры,
в глазах явились
слезы.
«Да, — сказал я, — люди обокрали мою душу…» Тут я заговорил о моей любви, о мучениях, о душевной пустоте… я начал было увлекаться и думал, что повесть моих страданий растопит ледяную кору, что еще
в глазах его не высохли
слезы…
— Это из рук вон, Петр Иваныч! — начала жена чуть не со
слезами. — Ты хоть что-нибудь скажи. Я видала, что ты
в знак одобрения качал головой, стало быть, тебе понравилось. Только по упрямству не хочешь сознаться. Как сознаться, что нам нравится повесть! мы слишком умны для этого. Признайся, что хорошо.
Она бы тотчас разлюбила человека, если б он не пал к ее ногам, при удобном случае, если б не клялся ей всеми силами души, если б осмелился не сжечь и испепелить ее
в своих объятиях, или дерзнул бы, кроме любви, заняться другим делом, а не пил бы только чашу жизни по капле
в ее
слезах и поцелуях.
А русский? этот еще добросовестнее немца делал свое дело. Он почти со
слезами уверял Юлию, что существительное имя или глагол есть такая часть речи, а предлог вот такая-то, и наконец достиг, что она поверила ему и выучила наизусть определения всех частей речи. Она могла даже разом исчислить все предлоги, союзы, наречия, и когда учитель важно вопрошал: «А какие суть междометия страха или удивления?» — она вдруг, не переводя духу, проговаривала: «ах, ох, эх, увы, о, а, ну, эге!» И наставник был
в восторге.
В самом деле, по возвращении он нашел до полдюжины записок на столе и сонного лакея
в передней. Слуге не велено было уходить, не дождавшись его.
В записках — упреки, допросы и следы
слез. На другой день надо было оправдываться. Он отговорился делом по службе. Кое-как помирились.
Она взяла его за руку и — опять полилась нежная, пламенная речь, мольбы,
слезы. Он ни взглядом, ни словом, ни движением не обнаружил сочувствия, — стоял точно деревянный, переминаясь с ноги на ногу. Его хладнокровие вывело ее из себя. Посыпались угрозы и упреки. Кто бы узнал
в ней кроткую, слабонервную женщину? Локоны у ней распустились, глаза горели лихорадочным блеском, щеки пылали, черты лица странно разложились. «Как она нехороша!» — думал Александр, глядя на нее с гримасой.
— Ты, Александр, хочешь притвориться покойным и равнодушным ко всему, а
в твоих словах так и кипит досада: ты и говоришь как будто не словами, а
слезами. Много желчи
в тебе: ты не знаешь, на кого излить ее, потому что виноват только сам.
Она с радостными
слезами протянула ему руки и долго не могла прийти
в себя. Он взял ее за руку и жадно, также с волнением, вглядывался ей
в лицо.
Александр вышел,
в каком положении — пусть судит читатель, если только ему не совестно будет на минуту поставить себя на его место. У моего героя брызнули даже
слезы из глаз,
слезы стыда, бешенства на самого себя, отчаяния…
Александр трепетал. Он поднял голову и поглядел сквозь
слезы через плечо соседа. Худощавый немец, согнувшись над своим инструментом, стоял перед толпой и могущественно повелевал ею. Он кончил и равнодушно отер платком руки и лоб.
В зале раздался рев и страшные рукоплескания. И вдруг этот артист согнулся
в свой черед перед толпой и начал униженно кланяться и благодарить.
— Смотрите, Александр, — живо перебила тетка, — вы
в одну минуту изменились: у вас
слезы на глазах; вы еще все те же; не притворяйтесь же, не удерживайте чувства, дайте ему волю…
Недели через две Александр вышел
в отставку и пришел проститься с дядей и теткой. Тетка и Александр были грустны и молчаливы. У Лизаветы Александровны висели
слезы на глазах. Петр Иваныч говорил один.