Неточные совпадения
— Попроще, как все, а
не как профессор эстетики. Впрочем, этого вдруг растолковать нельзя; ты после сам
увидишь. Ты, кажется, хочешь сказать, сколько я
могу припомнить университетские лекции и перевести твои слова, что ты приехал сюда делать карьеру и фортуну, — так ли?
— Ну, теперь тебя
не убедишь;
увидишь сам со временем, а теперь запомни мои слова только: любовь пройдет, повторяю я, и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства,
может быть, покажется очень несовершенною, а делать будет нечего.
Услышишь о свадьбе, пойдешь посмотреть — и что же?
видишь прекрасное, нежное существо, почти ребенка, которое ожидало только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться в пышный цветок, и вдруг ее отрывают от кукол, от няни, от детских игр, от танцев, и слава богу, если только от этого; а часто
не заглянут в ее сердце, которое,
может быть,
не принадлежит уже ей.
«Нет, — говорил он сам с собой, — нет, этого быть
не может! дядя
не знал такого счастья, оттого он так строг и недоверчив к людям. Бедный! мне жаль его холодного, черствого сердца: оно
не знало упоения любви, вот отчего это желчное гонение на жизнь. Бог его простит! Если б он
видел мое блаженство, и он
не наложил бы на него руки,
не оскорбил бы нечистым сомнением. Мне жаль его…»
— Надеюсь, это
не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть в ров, как ты теперь, и
не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот
видишь, делает человеку честь. В этой выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает людьми, а умереть с горя
может и животное. Были примеры, что собаки умирали на могиле господ своих или задыхались от радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А ты думал: ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный человек…
— Отличиться хочется? — продолжал он, — тебе есть чем отличиться. Редактор хвалит тебя, говорит, что статьи твои о сельском хозяйстве обработаны прекрасно, в них есть мысль — все показывает, говорит, ученого производителя, а
не ремесленника. Я порадовался: «Ба! думаю, Адуевы все
не без головы!» —
видишь: и у меня есть самолюбие! Ты
можешь отличиться и в службе и приобресть известность писателя…
— К чему же это все ведет, дядюшка? — спросил Александр, — я
не вижу, что я
могу тут сделать.
— Напротив, тут-то и будет. Если б ты влюбился, ты
не мог бы притворяться, она сейчас бы заметила и пошла бы играть с вами с обоими в дураки. А теперь… да ты мне взбеси только Суркова: уж я знаю его, как свои пять пальцев. Он, как
увидит, что ему
не везет,
не станет тратить деньги даром, а мне это только и нужно… Слушай, Александр, это очень важно для меня: если ты это сделаешь — помнишь две вазы, что понравились тебе на заводе? они — твои: только пьедестал ты сам купи.
— Это очень мило и
не марко: для мужского кабинета надобно выбирать непременно темные цвета: светлые скоро портятся от дыму. А вот здесь, в маленьком пассаже, который ведет из будущего вашего кабинета в спальню, я устрою боскет —
не правда ли, это будет прекрасно? Там поставлю одно кресло, так, чтобы я
могла, сидя на нем, читать или работать и
видеть вас в кабинете.
В другой раз
не пускала его в театр, а к знакомым решительно почти никогда. Когда Лизавета Александровна приехала к ней с визитом, Юлия долго
не могла прийти в себя,
увидев, как молода и хороша тетка Александра. Она воображала ее так себе теткой: пожилой, нехорошей, как большая часть теток, а тут, прошу покорнейше, женщина лет двадцати шести, семи, и красавица! Она сделала Александру сцену и стала реже пускать его к дяде.
— Помню, как ты вдруг сразу в министры захотел, а потом в писатели. А как увидал, что к высокому званию ведет длинная и трудная дорога, а для писателя нужен талант, так и назад. Много вашей братьи приезжают сюда с высшими взглядами, а дела своего под носом
не видят. Как понадобится бумагу написать — смотришь, и того… Я
не про тебя говорю: ты доказал, что
можешь заниматься, а со временем и быть чем-нибудь. Да скучно, долго ждать. Мы вдруг хотим;
не удалось — и нос повесили.
Тут он стал допытываться у самого себя:
мог ли бы он быть администратором, каким-нибудь командиром эскадрона?
мог ли бы довольствоваться семейною жизнью? и
увидел, что ни то, ни другое, ни третье
не удовлетворило бы его.
— Зачем вам читать Байрона? — продолжал он, —
может быть, жизнь ваша протечет тихо, как этот ручей:
видите, как он мал, мелок; он
не отразит ни целого неба в себе, ни туч; на берегах его нет ни скал, ни пропастей; он бежит игриво; чуть-чуть лишь легкая зыбь рябит его поверхность; отражает он только зелень берегов, клочок неба да маленькие облака…
— Вот и мы, — сказал он, — вы
не ждали? хе, хе, хе!
вижу, что
не ждали: и самовара нет! Давненько, сударыня, давненько
не видались! Есть ли клев? Я все порывался, да вот Александра Федорыча
не мог уговорить: сидит дома… или нет, бишь, все лежит.
Я ничего
не делаю и
не вижу ни чужих, ни своих поступков — и покоен… мне все равно: счастья
не может быть, а несчастье
не проймет меня…
— Да, в деревне, конечно; а теперь… Нет, ma tante, супружество
не для меня. Я теперь
не могу притвориться, когда разлюблю и перестану быть счастлив;
не могу также
не увидеть, когда жена притворится; будем оба хитрить, как хитрите… например, вы и дядюшка…
Вы,
может быть, отчасти виноваты тем, что поняли мою натуру с первого раза и, несмотря на то, хотели переработать ее; вы, как человек опытный, должны были
видеть, что это невозможно… вы возбудили во мне борьбу двух различных взглядов на жизнь и
не могли примирить их: что ж вышло?
— Где там этакого огурца
увидишь! — продолжал Евсей, указывая на один огурец, — и во сне
не увидишь! мелочь, дрянь: здесь и глядеть бы
не стали, а там господа кушают! В редком доме, сударь, хлеб пекут. А этого там, чтобы капусту запасать, солонину солить, грибы
мочить — ничего в заводе нет.
— То есть, вот
видите ли, почему я говорю психологическая, — сказал доктор, — иной,
не зная вас,
мог бы подозревать тут какие-нибудь заботы… или
не заботы… а подавленные желания… иногда бывает нужда, недостаток… я хотел навести вас на мысль…
Неточные совпадения
Хлестаков. Вы, как я
вижу,
не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак
не могу быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше нравятся — брюнетки или блондинки?
Смотреть никогда
не мог на них равнодушно; и если случится
увидеть этак какого-нибудь бубнового короля или что-нибудь другое, то такое омерзение нападет, что просто плюнешь.
Стародум. И
не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я еще той веры, что человек
не может быть и развращен столько, чтоб
мог спокойно смотреть на то, что
видим.
Милон. А! теперь я
вижу мою погибель. Соперник мой счастлив! Я
не отрицаю в нем всех достоинств. Он,
может быть, разумен, просвещен, любезен; но чтоб
мог со мною сравниться в моей к тебе любви, чтоб…
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову
не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить
не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда
увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…