Неточные совпадения
Как же ему
было остаться? Мать желала — это опять другое и очень естественное
дело. В сердце ее отжили все чувства, кроме одного — любви к сыну, и оно жарко ухватилось за этот последний предмет. Не
будь его, что же ей делать? Хоть умирать. Уж давно доказано, что женское сердце не живет без любви.
Конечно, это глупо; но если
дело уже сделано и племянник в Петербурге, без помощи, без знакомых, даже без рекомендательных писем, молодой, без всякой опытности… вправе ли он оставить его на произвол судьбы, бросить в толпе, без наставлений, без совета, и если с ним случится что-нибудь недоброе — не
будет ли он отвечать перед совестью?..
— Прекрасно! отдай ему. Ну, а полотно куда
девать? разве не годится ли на чехлы?.. Так спрячь полотно и варенье спрячь — его можно
есть: кажется, порядочное.
За этим Петр Иваныч начал делать свое
дело, как будто тут никого не
было, и намыливал щеки, натягивая языком то ту, то другую. Александр
был сконфужен этим приемом и не знал, как начать разговор. Он приписал холодность дяди тому, что не остановился прямо у него.
— Нужды нет, все-таки оно не годится, на
днях я завезу тебя к своему портному; но это пустяки.
Есть о чем важнее поговорить. Скажи-ка, зачем ты сюда приехал?
— Не в том
дело; ты, может
быть, вдесятеро умнее и лучше меня… да у тебя, кажется, натура не такая, чтоб поддалась новому порядку; а тамошний порядок — ой, ой! Ты, вон, изнежен и избалован матерью; где тебе выдержать все, что я выдержал? Ты, должно
быть, мечтатель, а мечтать здесь некогда; подобные нам ездят сюда
дело делать.
—
Дело, кажется, простое, — сказал дядя, — а они бог знает что заберут в голову… «разумно-деятельная толпа»!! Право, лучше бы тебе остаться там. Прожил бы ты век свой славно:
был бы там умнее всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым человеком, верил бы в вечную и неизменную дружбу и любовь, в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и в самом
деле был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты счастлив не
будешь: здесь все эти понятия надо перевернуть вверх
дном.
Ты прежде всего забудь эти священные да небесные чувства, а приглядывайся к
делу так, проще, как оно
есть, право, лучше,
будешь и говорить проще.
У вас встают и ложатся по солнцу,
едят,
пьют, когда велит природа; холодно, так наденут себе шапку с наушниками, да и знать ничего не хотят; светло — так
день, темно — так ночь.
— Потому что в этом поступке разума, то
есть смысла, нет, или, говоря словами твоего профессора, сознание не побуждает меня к этому; вот если б ты
был женщина — так другое
дело: там это делается без смысла, по другому побуждению.
Оттого он вникает во все земные
дела и, между прочим, в жизнь, как она
есть, а не как бы нам ее хотелось.
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так
дела не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем в департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что
есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
— Уверен ли ты, что у тебя
есть талант? Без этого ведь ты
будешь чернорабочий в искусстве — что ж хорошего? Талант — другое
дело: можно работать; много хорошего сделаешь, и притом это капитал — стоит твоих ста душ.
— Луна непременно: без нее никак нельзя! Если у тебя тут
есть мечта и
дева — ты погиб: я отступаюсь от тебя.
— Ни худо, ни хорошо! — сказал он, окончив. — Впрочем, другие начинали и хуже; попробуй, пиши, занимайся, если
есть охота; может
быть, и обнаружится талант; тогда другое
дело.
— Тебе решительно улыбается фортуна, — говорил Петр Иваныч племяннику. — Я сначала целый год без жалованья служил, а ты вдруг поступил на старший оклад; ведь это семьсот пятьдесят рублей, а с наградой тысяча
будет. Прекрасно на первый случай! Начальник отделения хвалит тебя; только говорит, что ты рассеян: то запятых не поставишь, то забудешь написать содержание бумаги. Пожалуйста, отвыкни: главное
дело — обращай внимание на то, что у тебя перед глазами, а не заносись вон куда.
Долго, задумчивый, сидел он над статьею, потом медленно, со вздохом, принялся за перо и начал переводить. Через два
дня статья
была готова и отослана.
—
Была, долго говорила со мной о вас, спрашивала о своем
деле.
Мелькнуло несколько месяцев. Александра стало почти нигде не видно, как будто он пропал. Дядю он посещал реже. Тот приписывал это его занятиям и не мешал ему. Но редактор журнала однажды, при встрече с Петром Иванычем, жаловался, что Александр задерживает статьи. Дядя обещал при первом случае объясниться с племянником. Случай представился
дня через три. Александр вбежал утром к дяде как сумасшедший. В его походке и движениях видна
была радостная суетливость.
— Мудрено! с Адама и
Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь и
будешь прыгать и скакать
дня три, как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься,
будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
— Да, я забыл: у тебя еще
будут фигурировать «вещественные знаки». Опять нанесешь всякой дряни и
будешь задумываться да разглядывать, а
дело в сторону.
— А тебе — двадцать три: ну, брат, она в двадцать три раза умнее тебя. Она, как я вижу, понимает
дело: с тобою она пошалит, пококетничает, время проведет весело, а там…
есть между этими девчонками преумные! Ну, так ты не женишься. Я думал, ты хочешь это как-нибудь поскорее повернуть, да тайком. В твои лета эти глупости так проворно делаются, что не успеешь и помешать; а то через год! до тех пор она еще надует тебя…
Уж я сказал тебе, что с твоими идеями хорошо сидеть в деревне, с бабой да полдюжиной ребят, а здесь надо
дело делать; для этого беспрестанно надо думать и помнить, что делал вчера, что делаешь сегодня, чтобы знать, что нужно делать завтра, то
есть жить с беспрерывной поверкой себя и своих занятий.
— Ну, в твоих пяти словах все
есть, чего в жизни не бывает или не должно
быть. С каким восторгом твоя тетка бросилась бы тебе на шею! В самом
деле, тут и истинные друзья, тогда как
есть просто друзья, и чаша, тогда как
пьют из бокалов или стаканов, и объятия при разлуке, когда нет разлуки. Ох, Александр!
— Это уж не мое, а их
дело. Я тоже не раз терял таких товарищей, да вот не умер от того. Так ты
будешь завтра?
Был жаркий
день, один из редких
дней в Петербурге: солнце животворило поля, но морило петербургские улицы, накаливая лучами гранит, а лучи, отскакивая от камней, пропекали людей.
— Отчего? Что же, — начал он потом, — может разрушить этот мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда
будем одни, станем удаляться от других; что нам до них за
дело? и что за
дело им до нас? нас не вспомнят, забудут, и тогда нас не потревожат и слухи о горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь, в саду, никакой звук не тревожит этой торжественной тишины…
Адуев достиг апогея своего счастия. Ему нечего
было более желать. Служба, журнальные труды — все забыто, заброшено. Его уж обошли местом: он едва приметил это, и то потому, что напомнил дядя. Петр Иваныч советовал бросить пустяки, но Александр при слове «пустяки» пожимал плечами, с сожалением улыбался и молчал. Дядя, увидя бесполезность своих представлений, тоже пожал плечами, улыбнулся с сожалением и замолчал, промолвив только: «Как хочешь, это твое
дело, только смотри презренного металла не проси».
Ему противно
было слушать, как дядя, разбирая любовь его, просто, по общим и одинаким будто бы для всех законам, профанировал это высокое, святое, по его мнению,
дело. Он таил свои радости, всю эту перспективу розового счастья, предчувствуя, что чуть коснется его анализ дяди, то, того и гляди, розы рассыплются в прах или превратятся в назем. А дядя сначала избегал его оттого, что вот, думал, малый заленится, замотается, придет к нему за деньгами, сядет на шею.
Дни шли за
днями,
дни беспрерывных наслаждений для Александра. Он счастлив
был, когда поцелует кончик пальца Наденьки, просидит против нее в картинной позе часа два, не спуская с нее глаз, млея и вздыхая или декламируя приличные случаю стихи.
Александр не уснул целую ночь, не ходил в должность. В голове у него вертелся завтрашний
день; он все придумывал, как говорить с Марьей Михайловной, сочинил
было речь, приготовился, но едва вспомнил, что
дело идет о Наденькиной руке, растерялся в мечтах и опять все забыл. Так он приехал вечером на дачу, не приготовившись ни в чем; да и не нужно
было: Наденька встретила его, по обыкновению, в саду, но с оттенком легкой задумчивости в глазах и без улыбки, а как-то рассеянно.
Граф наконец ушел, но говорить о
деле было поздно. Адуев взял шляпу и побежал вон. Наденька нагнала его и успела успокоить.
— Да почти каждый
день, а иногда по два раза в один
день; такой добрый, так полюбил нас… Ну вот, говорит Наденька: «
Есть хочу да и только! пора за стол». — «А как Александр Федорыч, говорю я,
будет?..» — «Не
будет, говорит она, хотите пари, что не
будет? нечего ждать…» — Любецкая резала Александра этими словами, как ножом.
Александр и граф пробыли целый
день. Граф
был неизменно вежлив и внимателен к Александру, звал его к себе взглянуть на сад, приглашал
разделить прогулку верхом, предлагал ему лошадь.
Не выдержал бедный Александр: приехал на третий
день. Наденька
была у решетки сада, когда он подъезжал. Он уж
было обрадовался, но только что он стал приближаться к берегу, она, как будто не видя его, повернулась и, сделав несколько косвенных шагов по дорожке, точно гуляет без цели, пошла домой.
Он застал ее с матерью. Там
было человека два из города, соседка Марья Ивановна и неизбежный граф. Мучения Александра
были невыносимы. Опять прошел целый
день в пустых, ничтожных разговорах. Как надоели ему гости! Они говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
— Да, вы не ошиблись! — продолжал он, — рассудок мой угасает с каждым
днем… Можно ли так коварно, неблагодарно поступить с человеком, который любил вас больше всего на свете, который все забыл для вас, все… думал скоро
быть счастливым навсегда, а вы…
Ему, как всякому влюбленному, вдруг пришло в голову и то: «Ну, если она не виновата? может
быть, в самом
деле она равнодушна к графу.
«А отчего же перемена в обращении со мной? — вдруг спрашивал он себя и снова бледнел. — Зачем она убегает меня, молчит, будто стыдится? зачем вчера, в простой
день, оделась так нарядно? гостей, кроме его, не
было. Зачем спросила, скоро ли начнутся балеты?» Вопрос простой; но он вспомнил, что граф вскользь обещал доставать всегда ложу, несмотря ни на какие трудности: следовательно, он
будет с ними. «Зачем вчера ушла из саду? зачем не пришла в сад? зачем спрашивала то, зачем не спрашивала…»
— Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может
быть хуже того, что
было; подчиненного на шею посадили: это последнее
дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
Я не понимаю этой глупости, которую, правду сказать, большая часть любовников делают от сотворения мира до наших времен: сердиться на соперника! может ли
быть что-нибудь бессмысленней — стереть его с лица земли! за что? за то, что он понравился! как будто он виноват и как будто от этого
дела пойдут лучше, если мы его накажем!
У человека, по-твоему, только и
дела, чтоб
быть любовником, мужем, отцом… а о другом ни о чем и знать не хочешь.
Муж ее неутомимо трудился и все еще трудится. Но что
было главною целью его трудов? Трудился ли он для общей человеческой цели, исполняя заданный ему судьбою урок, или только для мелочных причин, чтобы приобресть между людьми чиновное и денежное значение, для того ли, наконец, чтобы его не гнули в дугу нужда, обстоятельства? Бог его знает. О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил сухо и просто, что надо
дело делать.
Если б он еще
был груб, неотесан, бездушен, тяжелоумен, один из тех мужей, которым имя легион, которых так безгрешно, так нужно, так отрадно обманывать, для их и своего счастья, которые, кажется, для того и созданы, чтоб женщина искала вокруг себя и любила диаметрально противоположное им, — тогда другое
дело: она, может
быть, поступила бы, как поступает большая часть жен в таком случае.
Весь кодекс сердечных
дел был у него в голове, но не в сердце.
Ей удалось уже раз укротить беспокойные порывы в сердце племянника, но то
было в
деле любви.
Но в дружбе другое
дело. Лизавета Александровна видела, что друг Александра
был виноват в его глазах и прав в глазах толпы. Прошу растолковать это Александру! Она не решилась на этот подвиг сама и прибегла к мужу, полагая не без основания, что у него за доводами против дружбы
дело не станет.
— Нет, не беспокойся, спрячь деньги назад, — сказала Лизавета Александровна, — это
дело не
будет стоить тебе ни копейки.
— Вот видишь: третьего
дня был у меня Александр…
— В самом
деле, бедный! Как это достает тебя? Какой страшный труд: получить раз в месяц письмо от старушки и, не читая, бросить под стол или поговорить с племянником! Как же, ведь это отвлекает от виста! Мужчины, мужчины! Если
есть хороший обед, лафит за золотой печатью да карты — и все тут; ни до кого и
дела нет! А если к этому еще случай поважничать и поумничать — так и счастливы.