Неточные совпадения
— Сядьте, сядьте все! — повелевал Антон Иваныч, — извольте сесть, Александр Федорыч! и
ты, Евсей, сядь. Сядь же, сядь! — И сам боком, на секунду, едва присел на стул. — Ну, теперь
с богом!
Впрочем, когда я дома обедаю, то милости прошу и
тебя, а в другие дни — здесь молодые люди обыкновенно обедают в трактире, но я советую
тебе посылать за своим обедом: дома и покойнее и не рискуешь столкнуться
бог знает
с кем.
— Александр! — вскричал, вскочив
с места, Петр Иваныч, — закрой скорей свой клапан — весь пар выпустил!
Ты сумасшедший! смотри, что
ты наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял прическу и закапал письмо. Я думал,
ты совсем отстал от своих привычек. Давно
ты не был таким. Посмотри, посмотри, ради
бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть глупее физиономия? а неглуп!
— Мудрено!
с Адама и Евы одна и та же история у всех,
с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет
тебя, а еще писатель! Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради
бога, не мне. Я
тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки
с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
— Видишь ли? сам во всем кругом виноват, — примолвил Петр Иваныч, выслушав и сморщившись, — сколько глупостей наделано! Эх, Александр, принесла
тебя сюда нелегкая! стоило за этим ездить!
Ты бы мог все это проделать там, у себя, на озере,
с теткой. Ну, как можно так ребячиться, делать сцены… беситься? фи! Кто нынче это делает? Что, если твоя… как ее? Юлия… расскажет все графу? Да нет, этого опасаться нечего, слава
богу! Она, верно, так умна, что на вопрос его о ваших отношениях сказала…
Она разыграла свой роман
с тобой до конца, точно так же разыграет его и
с графом и, может быть, еще
с кем-нибудь… больше от нее требовать нельзя: выше и дальше ей нейти! это не такая натура: а
ты вообразил себе
бог знает что…
— Вот давно бы так! — сказал Петр Иваныч, — а то
бог знает что наговорил! О прочем мы
с тобой и без него рассудим.
— Ба, ба, ба! — сказал Петр Иваныч
с притворным изумлением, —
тебя ли я слышу? Да не
ты ли говорил — помнишь? — что презираешь человеческую натуру и особенно женскую; что нет сердца в мире, достойного
тебя?.. Что еще
ты говорил?.. дай
бог памяти…
— Про
тебя уж начинают поговаривать, что
ты того… этак… тронулся от любви, делаешь
бог знает что, водишься
с какими-то чудаками… Я бы для одного этого пошел.
— Боже, боже, что я наделала! Я была брошена как камень на твоем пути; я мешаю
тебе… Что за странная моя судьба! — прибавила она почти
с отчаянием. — Если человеку не хочется, не нужно жить… неужели
бог не сжалится, не возьмет меня? Мешать
тебе…
— Ну, так
ты женишься? — сказал Петр Иваныч. — Вот теперь пора,
с богом! А то хотел было в двадцать три года.
«Ступай, ступай себе только с глаз моих,
бог с тобой!» — говорил бедный Тентетников и вослед за тем имел удовольствие видеть, как больная, вышед за ворота, схватывалась с соседкой за какую-нибудь репу и так отламывала ей бока, как не сумеет и здоровый мужик.
Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), —
бог с ним! я человек простой».
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает
Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик!
ты грешнее всех, // И за то
тебе вечно маяться!
Пошли порядки старые! // Последышу-то нашему, // Как на беду, приказаны // Прогулки. Что ни день, // Через деревню катится // Рессорная колясочка: // Вставай! картуз долой! //
Бог весть
с чего накинется, // Бранит, корит;
с угрозою // Подступит —
ты молчи! // Увидит в поле пахаря // И за его же полосу // Облает: и лентяи-то, // И лежебоки мы! // А полоса сработана, // Как никогда на барина // Не работал мужик, // Да невдомек Последышу, // Что уж давно не барская, // А наша полоса!
Да, видно,
Бог прогневался. // Как восемь лет исполнилось // Сыночку моему, // В подпаски свекор сдал его. // Однажды жду Федотушку — // Скотина уж пригналася, // На улицу иду. // Там видимо-невидимо // Народу! Я прислушалась // И бросилась в толпу. // Гляжу, Федота бледного // Силантий держит за ухо. // «Что держишь
ты его?» // — Посечь хотим маненичко: // Овечками прикармливать // Надумал он волков! — // Я вырвала Федотушку, // Да
с ног Силантья-старосту // И сбила невзначай.
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь //
С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет?
Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда
ты, сила, делася? // На что
ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!