Учитель повторил объяснение. Борис опять слушал, как раздавались слова: иное
учитель скажет коротко и густо, точно оборвет, другое растянет, будто пропоет, вдруг слов десять посыплются, как орехи.
Неточные совпадения
Искусства дались ему лучше наук. Правда, он и тут затеял пустяки:
учитель недели на две посадил весь класс рисовать зрачки, а он не утерпел, приделал к зрачку нос и даже начал было тушевать усы, но
учитель застал его и сначала дернул за вихор, потом, вглядевшись,
сказал...
— А если стекло разобьешь? —
сказал учитель, однако дал ему головку.
— Что ты, Борюшка, перекрестись! —
сказала бабушка, едва поняв, что он хочет
сказать. — Это ты хочешь
учителем быть?
— Я уверен, что мы подходим к катастрофе и что герой ее — русский
учитель, —
сказал Райский. — Это наши jeunes premiers… [сердцееды… (фр.)]
Но maman после обеда отвела меня в сторону и
сказала, что это ни на что не похоже — девице спрашивать о здоровье постороннего молодого человека, еще
учителя, «и бог знает, кто он такой!» — прибавила она.
«Знаете ли, кто он такой, ваш
учитель? —
сказала maman.
— Как же: отдать ее за
учителя? —
сказала она. — Вы не думаете сами серьезно, чтоб это было возможно!
— Не можете ли вы мне
сказать, где здесь живет
учитель Леонтий Козлов? — спросил Райский.
— Вот
учителя какого-то спрашивает! —
сказала одурелая баба.
— Да, да, это правда: был у соседа такой
учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! —
сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Он снова молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам с собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас
учитель скажет что-то о матери, о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель говорил:
Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже, может быть с той минуты, когда
учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам.
Раз меня чуть не выкинули в окно товарищи: один
учитель сказал целому классу: «Свиньи вы!»; все пришли в азарт по окончании класса, а я принялся защищать учителя и доказывать, что он имел полное право сказать это.
А вот что:
учитель сказал им: ваша жизнь в этом дворе дурная, живите лучше, и ваша жизнь будет хорошая, а они вообразили, что учитель осудил всю жизнь в этом дворе и обещал им другую, хорошую жизнь не на этом дворе, а где-то в другом месте.
Неточные совпадения
— Намеднись, а когда именно — не упомню, — свидетельствовал Карапузов, — сидел я в кабаке и пил вино, а неподалеку от меня сидел этот самый
учитель и тоже пил вино. И, выпивши он того вина довольно,
сказал:"Все мы, что человеки, что скоты, — все едино; все помрем и все к чертовой матери пойдем!"
— Это слово «народ» так неопределенно, —
сказал Левин. — Писаря волостные,
учителя и из мужиков один на тысячу, может быть, знают, о чем идет дело. Остальные же 80 миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право говорить, что это воля народа?
— Да, хорошо, если подберешь такие обстоятельства, которые способны пустить в глаза мглу, —
сказал Чичиков, смотря тоже с удовольствием в глаза философа, как ученик, который понял заманчивое место, объясняемое
учителем.
Учителей у него было немного: большую часть наук читал он сам. И надо
сказать правду, что, без всяких педантских терминов, огромных воззрений и взглядов, которыми любят пощеголять молодые профессора, он умел в немногих словах передать самую душу науки, так что и малолетнему было очевидно, на что именно она ему нужна, наука. Он утверждал, что всего нужнее человеку наука жизни, что, узнав ее, он узнает тогда сам, чем он должен заняться преимущественнее.
Бывшие ученики его, умники и остряки, в которых ему мерещилась беспрестанно непокорность и заносчивое поведение, узнавши об жалком его положении, собрали тут же для него деньги, продав даже многое нужное; один только Павлуша Чичиков отговорился неимением и дал какой-то пятак серебра, который тут же товарищи ему бросили,
сказавши: «Эх ты, жила!» Закрыл лицо руками бедный
учитель, когда услышал о таком поступке бывших учеников своих; слезы градом полились из погасавших очей, как у бессильного дитяти.