Неточные совпадения
С первого взгляда он казался моложе своих
лет: большой белый лоб блистал свежестью, глаза менялись, то загорались мыслию,
чувством, веселостью, то задумывались мечтательно, и тогда казались молодыми, почти юношескими.
— Никогда! — повторил он
с досадой, — какая ложь в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно, «никогда»:
год, может быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы хотите бессрочного
чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните в их гнезда — что там? Сделают свое дело, выведут детей, а потом воротят носы в разные стороны. А только от тупоумия сидят вместе…
Например, если б бабушка на полгода или на
год отослала ее
с глаз долой, в свою дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь
с своими обманутыми и поруганными
чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не принимала бы ее в свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими
годами, работой всех сил ума и сердца, не воротила бы себе права на любовь этой матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или, по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает
с жизни», как утверждает Райский.
Неточные совпадения
Маленькая горенка
с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в
лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке,
с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное
чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Я плачу… если вашей Тани // Вы не забыли до сих пор, // То знайте: колкость вашей брани, // Холодный, строгий разговор, // Когда б в моей лишь было власти, // Я предпочла б обидной страсти // И этим письмам и слезам. // К моим младенческим мечтам // Тогда имели вы хоть жалость, // Хоть уважение к
летам… // А нынче! — что к моим ногам // Вас привело? какая малость! // Как
с вашим сердцем и умом // Быть
чувства мелкого рабом?
Раскольников взял газету и мельком взглянул на свою статью. Как ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое
чувство, какое испытывает автор, в первый раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три
года сказались. Это продолжалось одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом.
С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.
Это был господин немолодых уже
лет, чопорный, осанистый,
с осторожною и брюзгливою физиономией, который начал тем, что остановился в дверях, озираясь кругом
с обидно-нескрываемым удивлением и как будто спрашивал взглядами: «Куда ж это я попал?» Недоверчиво и даже
с аффектацией [
С аффектацией —
с неестественным, подчеркнутым выражением
чувств (от фр. affecter — делать что-либо искусственным).] некоторого испуга, чуть ли даже не оскорбления, озирал он тесную и низкую «морскую каюту» Раскольникова.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый
год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем
чувство брезгливости; он был согласен
с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.