Неточные совпадения
«Меланхолихой» звали какую-то бабу в городской слободе, которая простыми средствами лечила «людей» и снимала недуги как
рукой. Бывало, после ее леченья, иного скоробит на весь век в
три погибели, или другой перестанет говорить своим голосом, а только кряхтит потом всю жизнь; кто-нибудь воротится от нее без
глаз или без челюсти — а все же боль проходила, и мужик или баба работали опять.
Глядя с напряженным любопытством вдаль, на берег Волги, боком к нему, стояла девушка лет двадцати двух, может быть
трех, опершись
рукой на окно. Белое, даже бледное лицо, темные волосы, бархатный черный взгляд и длинные ресницы — вот все, что бросилось ему в
глаза и ослепило его.
В комнату вошел, или, вернее, вскочил — среднего роста, свежий, цветущий, красиво и крепко сложенный молодой человек, лет двадцати
трех, с темно-русыми, почти каштановыми волосами, с румяными щеками и с серо-голубыми вострыми
глазами, с улыбкой, показывавшей ряд белых крепких зубов. В
руках у него был пучок васильков и еще что-то бережно завернутое в носовой платок. Он все это вместе со шляпой положил на стул.
Потом неизменно скромный и вежливый Тит Никоныч, тоже во фраке, со взглядом обожания к бабушке, с улыбкой ко всем; священник, в шелковой рясе и с вышитым широким поясом, советники палаты, гарнизонный полковник, толстый, коротенький, с налившимся кровью лицом и
глазами, так что, глядя на него, делалось «за человека страшно»; две-три барыни из города, несколько шепчущихся в углу молодых чиновников и несколько неподросших девиц, знакомых Марфеньки, робко смотрящих, крепко жмущих друг у друга красные, вспотевшие от робости
руки и беспрестанно краснеющих.
Вера мельком оглядела общество, кое-где сказала две-три фразы, пожала
руки некоторым девицам, которые уперли
глаза в ее платье и пелеринку, равнодушно улыбнулась дамам и села на стул у печки.
Но следующие две,
три минуты вдруг привели его в память — о вчерашнем. Он сел на постели, как будто не сам, а подняла его посторонняя сила; посидел минуты две неподвижно, открыл широко
глаза, будто не веря чему-то, но когда уверился, то всплеснул
руками над головой, упал опять на подушку и вдруг вскочил на ноги, уже с другим лицом, какого не было у него даже вчера, в самую страшную минуту.
После завтрака все окружили Райского. Марфенька заливалась слезами: она смочила три-четыре платка. Вера оперлась ему
рукой на плечо и глядела на него с томной улыбкой, Тушин серьезно. У Викентьева лицо дружески улыбалось ему, а по носу из
глаз катилась слеза «с вишню», как заметила Марфенька и стыдливо сняла ее своим платком.
И, прежде
потерев глаза рукой, // Она спросила: «Кто вы?» — «Я, твой Саша!» — // «Неужто?.. Видишь, баловник какой! // Ступай, давно там ждет тебя Параша!.. // Нет, надо разбудить меня… Постой, // Я отомщу». И за руку схватила // Его проворно и… и укусила, // Хоть это был скорее поцелуй. // Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй, // А есть уста, которые украдкой // Кусать умеют сладко, очень сладко!..
Неточные совпадения
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив
руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав
три повёртки, идти куда
глаза глядят.
Он долго не мог понять того, что она написала, и часто взглядывал в ее
глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастием
глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он написал
три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его
рукой и сама докончила и написала ответ: Да.
Алексей Александрович помолчал и
потер рукою лоб и
глаза. Он увидел, что вместо того, что он хотел сделать, то есть предостеречь свою жену от ошибки в
глазах света, он волновался невольно о том, что касалось ее совести, и боролся с воображаемою им какою-то стеной.
Он был еще худее, чем
три года тому назад, когда Константин Левин видел его в последний раз. На нем был короткий сюртук. И
руки и широкие кости казались еще огромнее. Волосы стали реже, те же прямые усы висели на губы, те же
глаза странно и наивно смотрели на вошедшего.
— Я сама, — говорила Наталья Савишна, — признаюсь, задремала на кресле, и чулок вывалился у меня из
рук. Только слышу я сквозь сон — часу этак в первом, — что она как будто разговаривает; я открыла
глаза, смотрю: она, моя голубушка, сидит на постели, сложила вот этак ручки, а слезы в
три ручья так и текут. «Так все кончено?» — только она и сказала и закрыла лицо
руками. Я вскочила, стала спрашивать: «Что с вами?»