Неточные совпадения
— Ах, ma soeur! [сестрица (фр.).] два слова, — обратился он к старшей
сестре и, нагнувшись, тихо,
с умоляющим видом, что-то
говорил ей.
— Что я сделал! оскорбил тебя, женщину,
сестру! — вырывались у него вопли среди рыданий. — Это был не я, не человек: зверь сделал преступление. Что это такое было! —
говорил он
с ужасом, оглядываясь, как будто теперь только пришел в себя.
Вера была бледна, лицо у ней как камень; ничего не прочтешь на нем. Жизнь точно замерзла, хотя она и
говорит с Марьей Егоровной обо всем, и
с Марфенькой и
с Викентьевым. Она заботливо спросила у
сестры, запаслась ли она теплой обувью, советовала надеть плотное шерстяное платье, предложила свой плед и просила, при переправе чрез Волгу, сидеть в карете, чтоб не продуло.
Очень может быть, что это был не такой уже злой «мальчишка», каким его очерчивал Ганя,
говоря с сестрой, а злой какого-нибудь другого сорта; да и Нине Александровне вряд ли он сообщил какое-нибудь свое наблюдение, единственно для того только, чтобы «разорвать ей сердце».
— Я
поговорю с сестрою! — успокоила Сусанна мать, и на другой же день, когда Людмила немножко повеселела, Сусанна, опять-таки оставшись с ней наедине, сказала:
Неточные совпадения
— Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! — сказал он. — Дело еще не начато, как я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся
с моею женой,
поговори с ней. Она любит Анну как
сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога
поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он
говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело
сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и
с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
— Я намерен был, я хотел
поговорить о
сестре и о вашем положении взаимном, — сказал Степан Аркадьич, всё еще борясь
с непривычною застенчивостью.
— Нет, ничего не будет, и не думай. Я поеду
с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера
говорили с мама и
с Арсением (так она звала мужа
сестры Львовой) и решили тебя
с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно.
С папа нельзя
говорить об этом… Но если бы ты и он…
Все эти дни Долли была одна
с детьми.
Говорить о своем горе она не хотела, а
с этим горем на душе
говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость
говорить о своем унижении
с ней, его
сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.