Случай представлялся ему много раз, когда она была одна: но он боялся шевельнуться, почти не дышал, когда завидит ее, чтоб
не испугать ее рождающегося доверия к искренности его перемены и не испортить себе этот новый рай.
Неточные совпадения
Всего пуще
пугало его и томило обидное сострадание сторожа Сидорыча, и вместе трогало своей простотой. Однажды он
не выучил два урока сряду и завтра должен был остаться без обеда, если
не выучит их к утру, а выучить было некогда, все легли спать.
Но, сбросив маску, она часто зла, груба и даже страшна.
Испугать и оскорбить ее нельзя, а она
не задумается, для мщения или для забавы, разрушить семейное счастье, спокойствие человека,
не говоря о фортуне: разрушать экономическое благосостояние — ее призвание.
— Да, читал и аккомпанировал мне на скрипке: он был странен, иногда задумается и молчит полчаса, так что вздрогнет, когда я назову его по имени, смотрит на меня очень странно… как иногда вы смотрите, или сядет так близко, что
испугает меня. Но мне
не было… досадно на него… Я привыкла к этим странностям; он раз положил свою руку на мою: мне было очень неловко. Но он
не замечал сам, что делает, — и я
не отняла руки. Даже однажды… когда он
не пришел на музыку, на другой день я встретила его очень холодно…
— Есть, есть, и мне тяжело, что я
не выиграл даже этого доверия. Вы боитесь, что я
не сумею обойтись с вашей тайной. Мне больно, что вас
пугает и стыдит мой взгляд… кузина, кузина! А ведь это мое дело, моя заслуга, ведь я виноват… что вывел вас из темноты и слепоты, что этот Милари…
— Где ты пропадал? Ведь я тебя целую неделю жду: спроси Марфеньку — мы
не спали до полуночи, я глаза проглядела. Марфенька испугалась, как увидела тебя, и меня
испугала — точно сумасшедшая прибежала. Марфенька! где ты? Поди сюда.
Она беспокойно задумалась и, очевидно, боролась с собой. Ей бы и в голову никогда
не пришло устранить от себя управление имением, и
не хотела она этого. Она бы
не знала, что делать с собой. Она хотела только
попугать Райского — и вдруг он принял это серьезно.
Уважать человека сорок лет, называть его «серьезным», «почтенным», побаиваться его суда,
пугать им других — и вдруг в одну минуту выгнать его вон! Она
не раскаивалась в своем поступке, находя его справедливым, но задумывалась прежде всего о том, что сорок лет она добровольно терпела ложь и что внук ее… был… прав.
Мы пришли к провалу; дамы оставили своих кавалеров, но она не покидала руки моей. Остроты здешних денди ее не смешили; крутизна обрыва, у которого она стояла, ее
не пугала, тогда как другие барышни пищали и закрывали глаза.
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят,
не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные ясные небеса.
Приходит муж. Он прерывает // Сей неприятный tête-а-tête; // С Онегиным он вспоминает // Проказы, шутки прежних лет. // Они смеются. Входят гости. // Вот крупной солью светской злости // Стал оживляться разговор; // Перед хозяйкой легкий вздор // Сверкал без глупого жеманства, // И прерывал его меж тем // Разумный толк без пошлых тем, // Без вечных истин, без педантства, // И
не пугал ничьих ушей // Свободной живостью своей.
Неточные совпадения
— // То добрый был, сговорчивый, // То злился, привередничал, //
Пугал нас: —
Не паши, //
Не сей, крестьянин!
Мычит корова глупая, // Пищат галчата малые. // Кричат ребята буйные, // А эхо вторит всем. // Ему одна заботушка — // Честных людей поддразнивать, //
Пугать ребят и баб! // Никто его
не видывал, // А слышать всякий слыхивал, // Без тела — а живет оно, // Без языка — кричит!
— Конституция, доложу я вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — говорил он купчихе Распоповой, — вовсе
не такое уж
пугало, как люди несмысленные о сем полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
Дарья Александровна ничего
не ответила и только испуганно поглядела на него. Когда она осталась с ним наедине, ей вдруг сделалось страшно: смеющиеся глаза и строгое выражение лица
пугали ее.
Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице,
испугала и удивила его. Он
не понимал того, что его жалость к ней раздражала ее. Она видела в нем к себе сожаленье, но
не любовь. «Нет, она ненавидит меня. Она
не простит», подумал он.