Неизвестность, ревность, пропавшие
надежды на счастье и впереди все те же боли страсти, среди которой он не знал ни тихих дней, ни ночей, ни одной минуты отдыха! Засыпал он мучительно, трудно. Сон не сходил, как друг, к нему, а являлся, как часовой, сменить другой мукой муку бдения.
Неточные совпадения
— Не будьте, однако, слишком сострадательны: кто откажется от страданий, чтоб подойти к вам, говорить с вами? Кто не поползет
на коленях вслед за вами
на край света, не только для торжества, для
счастья и победы — просто для одной слабой
надежды на победу…
«Нимфа моя не хочет избрать меня сатиром, — заключил он со вздохом, — следовательно, нет
надежды и
на метаморфозу в мужа и жену,
на счастье,
на долгий путь! А с красотой ее я справлюсь: мне она все равно, что ничего…»
— Один ты заперла мне: это взаимность, — продолжал он. — Страсть разрешается путем уступок,
счастья, и обращается там, смотря по обстоятельствам, во что хочешь: в дружбу, пожалуй, в глубокую, святую, неизменную любовь — я ей не верю, — но во что бы ни было, во всяком случае, в удовлетворение, в покой… Ты отнимаешь у меня всякую
надежду…
на это
счастье… да?
И как легко верилось ему, — несмотря
на очевидность ее посторонних мук,
на таинственные прогулки
на дно обрыва, — потому что хотелось верить. Бессознательно он даже боялся разувериться окончательно в
надежде на взаимность. Верить в эту
надежду было его
счастьем — и он всячески подогревал ее в себе. Он иначе, в свою пользу, старался объяснить загадочность прогулок.
Через день пришел с Волги утром рыбак и принес записку от Веры с несколькими ласковыми словами. Выражения: «милый брат», «
надежды на лучшее будущее», «рождающаяся искра нежности, которой не хотят дать ходу» и т. д., обдали Райского искрами
счастья.
— Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку
на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как
на угольях, умирали сто раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда
счастье просится в руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя
надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
— Если б я была сильна, вы не уходили бы так отсюда, — а пошли бы со мной туда,
на гору, не украдкой, а смело опираясь
на мою руку. Пойдемте! хотите моего
счастья и моей жизни? — заговорила она живо, вдруг ослепившись опять
надеждой и подходя к нему. — Не может быть, чтоб вы не верили мне, не может быть тоже, чтоб вы и притворялись, — это было бы преступление! — с отчаянием договорила она. — Что делать, Боже мой! Он не верит, нейдет! Как вразумить вас?
Вера не шла, боролась — и незаметно мало-помалу перешла сама в активную роль: воротить и его
на дорогу уже испытанного добра и правды, увлечь, сначала в правду любви, человеческого, а не животного
счастья, а там и дальше, в глубину ее веры, ее
надежд!..
От этого у Тушина, тихо, пока украдкой от него самого, теплился, сквозь горе, сквозь этот хаос чувств, тоски, оскорблений — слабый луч
надежды, не
на прежнее, конечно, полное, громадное
счастье взаимности, но
на счастье не совсем терять Веру из виду, удержать за собой навсегда ее дружбу и вдалеке когда-нибудь, со временем, усилить ее покойную, прочную симпатию к себе и… и…
Ужели даром бился он в этой битве и устоял
на ногах, не добыв погибшего
счастья. Была одна только неодолимая гора: Вера любила другого, надеялась быть счастлива с этим другим — вот где настоящий обрыв! Теперь
надежда ее умерла, умирает, по словам ее («а она никогда не лжет и знает себя», — подумал он), — следовательно, ничего нет больше, никаких гор! А они не понимают, выдумывают препятствия!
Неточные совпадения
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку
счастья, выступавшую невольно
на его лице. «Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это
счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и боюсь сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть
надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и
надеждами на светлое
счастие.
Чтобы развлечь
Надежду Васильевну, доктор строил всевозможные планы, как устроить ее, но она остановилась
на своем собственном решении: навсегда остаться в Гарчиках, где похоронила свое молодое
счастье.
— Соберитесь с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам: представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика, решитесь
на жестокое объяснение: скажите, что если он останется неумолим, то… то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство не доставит вам и одной минуты
счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки
на одно мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз, пока останется хоть тень
надежды, ради бога, не отставайте.
Между теми записками и этими строками прошла и совершилась целая жизнь, — две жизни, с ужасным богатством
счастья и бедствий. Тогда все дышало
надеждой, все рвалось вперед, теперь одни воспоминания, один взгляд назад, — взгляд вперед переходит пределы жизни, он обращен
на детей. Я иду спиной, как эти дантовские тени, со свернутой головой, которым il veder dinanziera tolto. [не дано было смотреть вперед (ит.).]