— Боже тебя сохрани! Бегать, пользоваться воздухом — здорово. Ты весела, как птичка, и дай Бог тебе остаться такой всегда,
люби детей, пой, играй…
Неточные совпадения
— Женитесь, братец, — вмешалась Марфенька, — я бы стала нянчить
детей у вас… я так
люблю играть с ними.
— Когда
детей вижу: я их больше всего
люблю…
— Послушайте, братец, — отвечала она, — вы не думайте, что я
дитя, потому что
люблю птиц, цветы: я и дело делаю.
Здесь все мешает ему. Вон издали доносится до него песенка Марфеньки: «Ненаглядный ты мой, как
люблю я тебя!» — поет она звонко, чисто, и никакого звука любви не слышно в этом голосе, который вольно раздается среди тишины в огороде и саду; потом слышно, как она беспечно прервала пение и тем же тоном, каким пела, приказывает из окна Матрене собрать с гряд салату, потом через минуту уж звонко смеется в толпе соседних
детей.
Я знаю, как она вас
любит и слушается, и притом она
дитя.
— Что ваша совесть говорит вам? — начала пилить Бережкова, — как вы оправдали мое доверие? А еще говорите, что
любите меня и что я
люблю вас — как сына! А разве добрые
дети так поступают? Я считала вас скромным, послушным, думала, что вы сбивать с толку бедную девочку не станете, пустяков ей не будете болтать…
— Никогда! — повторил он с досадой, — какая ложь в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно, «никогда»: год, может быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не
любит. Загляните в их гнезда — что там? Сделают свое дело, выведут
детей, а потом воротят носы в разные стороны. А только от тупоумия сидят вместе…
— Это Бог тебя
любит,
дитя мое, — говорила она, лаская ее, — за то, что ты сама всех
любишь, и всем, кто поглядит на тебя, становится тепло и хорошо на свете!..
Она
любила Марфеньку, так же как Наталью Ивановну, но
любила обеих, как
детей иногда, пожалуй, как собеседниц. В тихую пору жизни она опять позовет Наталью Ивановну и будет передавать ей вседневные события по мелочам, в подробностях, — опять та будет шепотом поддакивать ей, разбавлять ее одинокие ощущения.
Корчевская кузина иногда гостила у княгини, она любила «маленькую кузину», как
любят детей, особенно несчастных, но не знала ее. С изумлением, почти с испугом разглядела она впоследствии эту необыкновенную натуру и, порывистая во всем, тотчас решилась поправить свое невнимание. Она просила у меня Гюго, Бальзака или вообще что-нибудь новое. «Маленькая кузина, — говорила она мне, — гениальное существо, нам следует ее вести вперед!»
Неточные совпадения
Простаков. По крайней мере я
люблю его, как надлежит родителю, то-то умное
дитя, то-то разумное, забавник, затейник; иногда я от него вне себя и от радости сам истинно не верю, что он мой сын.
Она имела всю прелесть и свежесть молодости, но не была
ребенком, и если
любила его, то
любила сознательно, как должна
любить женщина: это было одно.
«Ведь
любит же она моего
ребенка, — подумал он, заметив изменение ее лица при крике
ребенка, моего
ребенка; как же она может ненавидеть меня?»
Здесь в деревне, с
детьми и с симпатичною ему Дарьей Александровной, Левин пришел в то, часто находившее на него, детски веселое расположение духа, которое Дарья Александровна особенно
любила в нем. Бегая с
детьми, он учил их гимнастике, смешил мисс Гуль своим дурным английским языком и рассказывал Дарье Александровне свои занятия в деревне.
— «Я знаю, что он хотел сказать; он хотел сказать: ненатурально, не
любя свою дочь,
любить чужого
ребенка. Что он понимает в любви к
детям, в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала? Но это желание сделать мне больно! Нет, он
любит другую женщину, это не может быть иначе».