Неточные совпадения
— Как это вы делали, расскажите! Так же сидели, глядели на все покойно, так же, с помощью ваших двух фей, медленно одевались, покойно ждали кареты, чтоб ехать туда,
куда рвалось сердце? не вышли
ни разу из себя, тысячу раз не спросили себя мысленно, там ли он, ждет ли, думает ли? не изнемогли
ни разу, не покраснели от напрасно потерянной минуты или от счастья, увидя, что он там? И не сбежала краска с лица, не являлся
ни испуг,
ни удивление, что его нет?
Райский начал мысленно глядеть,
куда глядит Васюков, и видеть, что он видит. Не стало никого вокруг:
ни учеников,
ни скамей,
ни шкафов. Все это закрылось точно туманом.
Она собственно не дотронется
ни до чего, а старчески грациозно подопрет одной рукой бок, а пальцем другой повелительно указывает, что как сделать,
куда поставить, убрать.
Они одинаково прилежно занимались по всем предметам, не пристращаясь
ни к одному исключительно. И после, в службе, в жизни,
куда их
ни сунут, в какое положение
ни поставят — везде и всякое дело они делают «удовлетворительно», идут ровно, не увлекаясь
ни в какую сторону.
Прошел май. Надо было уехать куда-нибудь, спасаться от полярного петербургского лета. Но
куда? Райскому было все равно. Он делал разные проекты, не останавливаясь
ни на одном: хотел съездить в Финляндию, но отложил и решил поселиться в уединении на Парголовских озерах, писать роман. Отложил и это и собрался не шутя с Пахотиными в рязанское имение. Но они изменили намерение и остались в городе.
Нет, — горячо и почти грубо напал он на Райского, — бросьте эти конфекты и подите в монахи, как вы сами удачно выразились, и отдайте искусству все, молитесь и поститесь, будьте мудры и, вместе, просты, как змеи и голуби, и что бы
ни делалось около вас,
куда бы
ни увлекала жизнь, в какую яму
ни падали, помните и исповедуйте одно учение, чувствуйте одно чувство, испытывайте одну страсть — к искусству!
«Как это они живут?» — думал он, глядя, что
ни бабушке,
ни Марфеньке,
ни Леонтью никуда не хочется, и не смотрят они на дно жизни, что лежит на нем, и не уносятся течением этой реки вперед, к устью, чтоб остановиться и подумать, что это за океан,
куда вынесут струи? Нет! «Что Бог даст!» — говорит бабушка.
— Это не беда: Николай Андреич прекрасный, добрый — и шалун такой же резвый, как ты, а ты у меня скромница, лишнего
ни себе,
ни ему не позволишь.
Куда бы вы
ни забежали вдвоем, что бы
ни затеяли, я знаю, что он тебе не скажет непутного, а ты и слушать не станешь…
Он предоставил жене получать за него жалованье в палате и содержать себя и двоих детей, как она знает, а сам из палаты прямо шел куда-нибудь обедать и оставался там до ночи или на ночь, и на другой день, как
ни в чем не бывало, шел в палату и скрипел пером, трезвый, до трех часов. И так проживал свою жизнь по людям.
Он правильно заключил, что тесная сфера,
куда его занесла судьба, поневоле держала его подолгу на каком-нибудь одном впечатлении, а так как Вера, «по дикой неразвитости», по непривычке к людям или, наконец, он не знает еще почему, не только не спешила с ним сблизиться, но все отдалялась, то он и решил не давать в себе развиться
ни любопытству,
ни воображению и показать ей, что она бледная, ничтожная деревенская девочка, и больше ничего.
— Я заметил то же, что и вы, — говорил он, — не больше. Ну скажет ли она мне, если от всех вас таится? Я даже, видите, не знал,
куда она ездит, что это за попадья такая — спрашивал, спрашивал —
ни слова! Вы же мне рассказали.
Куда он
ни оборачивался, он чувствовал, что не мог уйти из-под этого взгляда, который, как взгляд портретов, всюду следил за ним.
Я толкнулся во флигель к Николаю Васильевичу — дома нет, а между тем его нигде не видно,
ни на Pointe, [Стрелке (фр.).]
ни у Излера,
куда он хаживал инкогнито, как он говорит. Я — в город, в клуб — к Петру Ивановичу. Тот уж издали, из-за газет, лукаво выглянул на меня и улыбнулся: «Знаю, знаю, зачем, говорит: что, дверь захлопнулась, оброк прекратился!..»
Она прислушивалась к обещанным им благам, читала приносимые им книги, бросалась к старым авторитетам, сводила их про себя на очную ставку — но не находила
ни новой жизни,
ни счастья,
ни правды, ничего того, что обещал,
куда звал смелый проповедник.
— Останьтесь, останьтесь! — пристала и Марфенька, вцепившись ему в плечо. Вера ничего не говорила, зная, что он не останется, и думала только, не без грусти, узнав его характер, о том,
куда он теперь денется и
куда денет свои досуги, «таланты», которые вечно будет только чувствовать в себе и не сумеет
ни угадать своего собственного таланта,
ни остановиться на нем и приспособить его к делу.
Поймал его Пахомушка, // Поднес к огню, разглядывал // И молвил: «Пташка малая, // А ноготок востер! // Дыхну — с ладони скатишься, // Чихну — в огонь укатишься, // Щелкну — мертва покатишься, // А все ж ты, пташка малая, // Сильнее мужика! // Окрепнут скоро крылышки, // Тю-тю!
куда ни вздумаешь, // Туда и полетишь! // Ой ты, пичуга малая! // Отдай свои нам крылышки, // Все царство облетим, // Посмотрим, поразведаем, // Поспросим — и дознаемся: // Кому живется счастливо, // Вольготно на Руси?»